Мэри, в свою очередь, жаловалась, что госпожа Масгроув была склонна не уступать ей первенство во время ужинов с другими семьями в Главном Доме, хотя первенство принадлежало ей по положению. Мэри не понимала, с какой стати она должна проигрывать в статусе только потому, что считалась в Доме своей. А однажды, когда Энн прогуливалась в обществе обеих мисс Масгроув, одна из них, рассуждая о положении в обществе, о людях с положением и о зависти некоторых к положению других, сказала:
– Я могу совершенно спокойно говорить с ВАМИ о том, до какого абсурда доходят некоторые, когда речь идет об их положении, поскольку всем известно, насколько спокойно и равнодушно вы сами относитесь к таким вещам. Я хотела бы, чтобы кто-нибудь намекнул Мэри, что будет намного лучше, если она станет вести себя посдержаннее, и особенно, если перестанет так откровенно претендовать на место маман. Никто не ставит под сомнение ее право на главенство за столом, но было бы более уместно не настаивать на этом постоянно. Не то, чтобы маман это сколько-нибудь волновало, но я знаю, что многим это слишком бросается в глаза.
Как могла Энн все это исправить? Она едва ли была в состоянии сделать больше, чем просто терпеливо выслушивать, смягчать обиды и оправдывать одних перед другими, а также ненавязчиво напоминать о терпимости, необходимой в отношениях между столь близкими соседями и родственниками – при этом она позволяла себе несколько больше настойчивости, когда речь заходила о ее сестре.
Во всем остальном визит Энн начался и продолжался очень хорошо. Ее собственное настроение улучшилось от перемены места и атмосферы, здоровье Мэри поправилось, поскольку теперь она не бывала в одиночестве, да и ежедневные визиты в Главный Дом были во многом приятны, поскольку не мешали обычному течению жизни в Коттедже. Дальнейшее сближение между семьями едва ли было возможно, поскольку они и так уже стали встречаться каждое утро и крайне редко проводили вечера порознь. Но Энн искренне считала, что эти вечера во многом проиграли бы, если бы на своих обычных местах не восседали господин и госпожа Масгроув, а их дочери не оживляли обстановку своей болтовней, смехом и пением.
Энн играла намного лучше обеих мисс Масгроув, но у нее не было голоса, она не играла на арфе, и у нее не было любящих родителей, которые бы сидели рядом и искренне восхищались, а потому мало кто обращал внимание на ее игру, и она прекрасно понимала, что ее просили сыграть либо из вежливости, либо чтобы подбодрить остальных. Она полностью отдавала себе отчет в том, что ее игра доставляет удовольствие только ей самой, но это было привычным ощущением. Так было с тех пор, как умерла ее дорогая мама – с 14 лет Энн была лишена счастья, которое испытывает человек, когда его слушают с любовью, когда им восхищаются и ценят по достоинству. В музыке она привыкла чувствовать себя абсолютно одинокой, а потому необъективность господина и госпожи Масгроув по отношению к игре дочерей и их равнодушие к талантам кого бы то ни было еще скорее было поводом для радости за них, чем для переживаний за себя.
Иногда в Главном Доме бывали и другие гости. Местное общество было не так уж велико, но к Масгроувам ездили абсолютно все, они чаще всех давали званые обеды, и чаще всего принимали гостей приглашенных или пришедших просто так, чем любая другая семья. Они были, безусловно, популярнее всех своих соседей.
Девушки обожали танцевать, и поэтому вечера нередко заканчивались небольшим импровизированным балом. Недалеко от Апперкросса жили родственники, которые находились в более стесненных обстоятельствах, а потому полностью зависели от Масгроувов во всем, что касается развлечений. Они готовы были прийти в любое время, играть и танцевать где угодно.
Энн же предпочитала на таких вечеринках оставаться у фортепиано, нежели принимать участие во всеобщем веселье, а потому нередко подолгу играла им танцевальные мелодии. Именно эта ее доброта в самом выгодном свете представляла господину и госпоже Масгроув ее музыкальные таланты, и она нередко слышала комплименты в свой адрес: «Прекрасно, мисс Энн! Просто превосходно! Потрясающе, как порхают ваши маленькие пальчики!».
Так прошло три недели, и наступил день святого Майкла. Теперь сердце Энн снова было переполнено Киллинчем. В любимый дом въезжают чужие люди… В этот день комнаты, мебель, рощи и виды имения во всех красках стояли перед глазами девушки. 29 сентября она не могла думать ни о чем другом. Вечером Мэри проявила мимолетное участие, случайно обратив внимание на дату в календаре и воскликнув:
– Бог мой! А не сегодня ли Крофты должны въехать в Киллинч? Хорошо, что я не думала об этом раньше. Как же это, оказывается, неприятно!
Крофты вступили во владение с истинно морской расторопностью, и теперь им следовало нанести визит. Мэри оплакивала эту необходимость («Никто не понимает, как я страдаю. Я буду оттягивать эту поездку сколько возможно»), но в результате уговорила Чарльза отвезти ее в Киллинч-Холл, не прошло и нескольких дней, и вернулась оттуда очень оживленной и в прекрасном настроении. Энн искренне обрадовалась, что ей не нужно было ехать, но она хотела посмотреть на Крофтов и с удовольствием осталась, когда визит был возвращен. Они приехали. Хозяин дома отсутствовал, но обе сестры были рады приветствовать гостей. Энн досталось развлекать миссис Крофт, тогда как адмирал сел подле Мэри, которую немедленно еще больше расположил к себе несколькими забавными замечаниями о ее детях. Энн же могла сколько душе угодно искать в своей собеседнице некое сходство, и, не находя такового в чертах лица, улавливать его в голосе, манере говорить и размышлять.
Миссис Крофт не была ни высокой, ни слишком полной, но выглядела внушительно за счет основательности и дородности фигуры и манеры держаться очень прямо. У нее были яркие темные глаза, красивые зубы и в целом привлекательное лицо, но из-за красноватой и обветренной кожи (а этой женщине, несомненно, приходилось бывать на море едва ли намного меньше, чем ее мужу) она казалась старше своих 38 лет. Держалась супруга адмирала открыто, непринужденно и решительно, как человек, уверенный в себе и не склонный к сомнениям. Однако она отнюдь не была груба или лишена чувства юмора. Энн сразу же прониклась доверием к миссис Крофт, поскольку поняла, что та искренне сочувствует ее переживаниям, связанным с Киллинчем. И, кроме того, она была рада убедиться уже в первые же секунды знакомства, что миссис Крофт не имела на ее счет никаких подозрений, не была, казалось, в курсе некой истории и едва ли могла затронуть щекотливую тему. Поэтому Энн, избавившись от своих страхов, чувствовала себя сильной и смелой, пока не грянул гром неожиданного вопроса гостьи:
– Как я понимаю это именно с вами, а не с вашей сестрой мой брат имел счастье быть знакомым, когда жил в этих краях?
Энн искренне надеялась, что уже вышла из того возраста, когда краснеют в подобных случаях, но оставаться спокойной, как выяснилось, она была абсолютно не в состоянии.
– Возможно вы не слышали, что он женился, – добавила миссис Крофт.
Энн немедленно почувствовала облегчение. Теперь она была в состоянии нормально разговаривать. И действительно, как она могла забыть, что существовал еще господин Вентворф! Последние слова гостьи напомнили ей об этом, и теперь она понимала, что и так взволновавший ее вопрос мог вполне относиться как к одному, так и к другому брату. Теперь ей показалось вполне естественным, что миссис Крофт говорит именно об Эдварде, а не о Фредерике. Ей стало стыдно своей забывчивости и она постаралась проявить должный интерес к теперешнему положению бывшего соседа.
Дальше все было очень спокойно до тех пор, пока гости не собрались уезжать. Уже провожая их к выходу, Энн услышала, как адмирал сказал Мэри:
– Скоро сюда должен приехать один из братьев миссис Крофт. По-моему, вы знаете его имя.
Однако атака детей Мэри не дала ему закончить мысль. Мальчишки весь вечер льнули к нему, как к старому приятелю, и теперь он был слишком занят клятвами, что никуда не уедет, и обещаниями унести их в своем кармане, чтобы вспомнить, что собирался сказать. Энн оставалось только уговаривать себя, что речь, должно быть, идет о другом брате. Она не могла, однако, окончательно победить сомнения, и поэтому умирала от желания узнать, не говорилось ли что-нибудь по этому поводу в Главном Доме, где Крофты побывали несколько раньше.
