– И в разгар всей этой работы, – прибавил Джим, – ты ухитрилась найти время для новой книги. Причем довольно длинной. Я прочел тридцать-сорок страниц, дожидаясь твоего пробуждения, и, на мой взгляд, она по-настоящему хороша. Пожалуй, даже лучше всего, что ты раньше писала… Хотя у тебя всегда были достойные романы.

Андерсон покивала с польщенным видом.

– Спасибо, мне тоже так показалось. – Она ткнула пальцем в последний ломоть бекона. – Будешь?

– Нет.

– Уверен?

– Да.

Бекон тут же исчез у нее во рту.

– Сколько же ты над ней работала?

– Я точно сейчас не могу сказать. Дня три, наверное. Но не больше недели. Причем в основном я писала во сне. – Гард улыбнулся. – А ведь это не шутка, – заметила Бобби. Гард перестал улыбаться. – С чувством времени у меня сейчас нелады, – призналась Андерсон. – Знаю только, что двадцать седьмого (последний день, когда его течение еще имело для меня смысл) я ничего не писала. Ты появился вчера, четвертого, и роман был уже готов. Получается… неделя работы, самое большее. Но мне лично кажется, что ушло дня три.

Андерсон преспокойно выдержала изумленный взгляд Гарда и принялась вытирать салфеткой пальцы.

– Бобби, это невозможно, – выговорил он наконец.

– Значит, ты не обратил внимания на мою пишущую машинку?

Джим, конечно, успел бросить взгляд на старенький черный «Ундервуд», когда присаживался читать, но тогда его вниманием целиком завладела рукопись. Машинку он видел бессчетное количество раз, а вот роман был новым.

– Если бы ты присмотрелся, то наверняка заметил бы рулон компьютерной бумаги на стене и еще один из моих приборов. Сверхмощные батарейки в картонке из-под яиц и все в таком роде. А? Нет?

Она подтолкнула к Гарденеру одну пачку сигарет, и тот машинально взял сигарету.

– Не представляю себе, как работают эти штуки. Ни одна из них, даже главная, что снабжает тут все электричеством. – Бобби улыбнулась, увидев, как вытянулось лицо Джима. – Да, Гард, я отключилась от центральной электрической сиськи штата Мэн. «Временно отказалась от их услуг», – по выражению этих молодчиков; они словно заранее были уверены, что я скоро прибегу проситься обратно. И случилось это… погоди, как бы не соврать… четыре дня назад. Точно помню.

– Бобби…

– Одна такая штуковина греет воду в котле, другая – там, за машинкой, но над ними всеми есть главный прибор, старейшина, если можно так выразиться. В него загружено два или три десятка D-батареек… – Андерсон хихикнула, словно вспомнила что-то приятное. – Теперь Полли Эндрюс наверняка считает меня тронутой: я скупила у них в супермаркете весь запас батареек, а потом еще в Огасту поехала за остальными. Дай сообразить: это было не в тот же день, когда я засыпала пол в подвале? – Она задумчиво наморщила лоб, а потом просияла. – Ага, точно. Историческая Гонка за Батарейками 1988 года! Я скупала их сотнями, обчистила склады семи магазинов, а по дороге домой тормознула в Альбионе и затарилась грунтом, чтобы освежить подвал. Да-да, я почти уверена, это произошло в один и тот же день.

Она снова беспокойно нахмурилась, и на мгновение перед Джимом предстала другая Бобби – замотанная, испуганная. Разумеется: разве могла она так быстро оправиться? Накануне Андерсон выглядела измученной до предела. Одна ночь сна, пусть даже самого глубокого, – неужели этого достаточно? Да и разговоры ведет бредовые, непонятные: то роман написала во сне, то весь дом у нее работает на батарейках, то в Огасту она каталась по странным делам… Да, но каждому слову есть вещественное подтверждение. Джим видел все собственными глазами.

– …Он самый, – проговорила Бобби со смехом.

– Что, прости?

– Я говорю, с этим самым, с прибором, который гоняет по дому ток, пришлось до седьмого пота работать, а у меня ведь еще раскопки…

– Раскопки? Ты про ту штуку в лесу, которую хочешь мне показать?

– Да. Уже скоро. Дай еще пару минут.

У нее на лице вновь появилось выражение удовольствия, и Гарденер вдруг подумал: вот, оказывается, как выглядит со стороны человек, который не просто хочет, а рвется поведать о чем-то; человек, которого распирает. Начиная от зануды, приглашенного выступить перед студентами с рассказом об антарктической экспедиции 1937 года и потускневшими слайдами в качестве иллюстраций, до моряка Измаила, выжившего после гибели злосчастного «Пекода», чья история заканчивается фразой, грубо замаскированной под нейтральное сообщение, но на деле – отчаянным криком: «И спасся только я один, чтобы возвестить тебе»[52]. Безумие и отчаяние… Не они ли слышались Гарду за жизнерадостным и бессвязным щебетом Бобби о Десяти Сумасшедших Днях в Хейвене? Похоже на то… Да, так и есть. Кто лучше писателя умеет читать между строк? С чем бы тут ни столкнулась Бобби, пока Джим развлекал поэзией тучных матрон и наводил зевоту на их мужей, это почти свело ее с ума.

Андерсон зажгла еще одну сигарету. Рука у нее дрожала, это было заметно по дернувшемуся пламени. На подобные тонкости обращаешь внимание, только когда ты внутренне готов их увидеть.

– К тому времени у меня закончились картонки для яиц, да и батареек потребовалось столько, что одного-двух контейнеров все равно не хватило бы, и в ход пошли ящики дядюшки Фрэнка из-под сигар; на чердаке нашлась целая дюжина. Знаешь, такие старые, деревянные – думаю, даже Мэйбл Нойз из «Джанкатория» выложила бы за них несколько баксов, а мы с тобой в курсе, какая она скупердяйка. Я напихала туда туалетной бумаги, попробовала устроить гнезда для батареек. Понимаешь? Гнезда!

Андерсон принялась быстро тыкать вниз указательным пальцем, глядя на Гарденера блестящими глазами и как бы спрашивая, доходит ли до него. Поэт кивнул. Его опять начало охватывать ощущение нереальности, словно разум готовился ускользнуть сквозь череп и взлететь к потолку. «Выпивка помогла бы делу», – подумал он. В голове запульсировало сильнее и чаще.

– Но батарейки вываливались. – Андерсон затушила свою сигарету и тут же зажгла новую. – Эти совсем тогда разозлились, просто ужас. Ну и я тоже… И тут меня осенило…

– Кто «эти»?

– Я наведалась к Чипу Маккосланду. Ну, это еще в конце Дагаут-роуд, ты знаешь, да?

Джим покачал головой. Ему еще не приходилось ездить по Дагаут-роуд.

– В общем, он живет с этой женщиной – думаю, они даже официально женаты, – и десятью ребятишками. Боже, вспомнить жутко, что за неряха! Такая грязная шея, Гард… Не отчистишь без помощи отбойного молотка… Кажется, он был женат до нее… Неважно! Понимаешь… Я давно ни с кем не общалась… То есть эти же не умеют разговаривать между собой, как люди… Поэтому я сейчас путаю важные события, о которых следует рассказать, и не очень важные…

Речь Андерсон все ускорялась, пока слова не начали набегать друг на друга. «Очень скоро она примется визжать или плакать», – с тревогой подумал Джим, не зная, какой из этих двух вариантов пугает его сильнее. Ему снова представился Измаил, бредущий по улицам Бедфорда, штат Массачусетс. От моряка разит китовым жиром, но еще сильнее – безумием. Наконец он хватает за плечи зазевавшегося прохожего и кричит: «Послушай! Черт, я единственный выжил, чтобы все рассказать, так что лучше слушай, чтоб тебя! Попробуй отвлечься, и вот этот самый гарпун воткнется тебе прямо в… Я должен рассказать о треклятом белом ките, и ТЫ БУДЕШЬ СЛУШАТЬ!»

Гарденер потянулся через стол и похлопал Бобби по руке.

– Можешь не торопиться. Рассказывай как знаешь. Я здесь, и я тебя внимательно слушаю. Времени у нас предостаточно, сама говоришь: выходной. Так что сбавь обороты, ладно? А если я вдруг засну – знай, что слишком сильно отклонилась от темы. Уговор?

Андерсон улыбнулась и успокоилась на глазах. Джиму хотелось спросить, что же происходит в лесу. А главное, кто такие «эти». Но, может, и вправду не стоило торопиться. «К тому, кто умеет ждать, все плохое приходит само», – внутренне усмехнулся он. Бобби помедлила, собираясь с мыслями.