– Иисус разрыдался бы, – протянул поэт и медленно осушил полбокала водки-уже-без-тоника.

Напиток почти не обжег… Обожгло другое – накатившая вдруг волна враждебности, предвестница немого и необъяснимого гнева, который терзал его с самых первых дней пьянства.

– Долей-ка, приятель.

Бармен плеснул еще водки. А потом робко сказал:

– Мистер Гарденер, по-моему, вы сегодня просто чудесно выступили.

– Спасибо.

Глупо, но Джим растрогался. Этот мальчишка, которому самому-то не во всех заведениях подадут спиртное без документов, чем-то напомнил ему Бобби Андерсон в ее первые дни в университете. Стихотворение «Лейтон-стрит» посвящалось именно ей.

– Вам надо поаккуратнее с этой водкой, – предупредил мальчишка. – Она забирает не сразу, но крепко.

– Все под контролем, – заверил Гарденер и подмигнул. – Идеальная видимость в радиусе десяти миль.

С этими словами он отошел от бара, покосившись в сторону крепкого шлюхина сына и сучки Маккардл. Та мгновенно почуяла и ответила холодным неулыбчивым взглядом двух синеватых льдинок.

«Выкуси, фригидная стерва», – подумал Джим и по-трактирному неучтиво отсалютовал ей бокалом, дерзко осклабившись.

– Газировка, значит? Чистая газировка?

Гарденер обернулся. Рон Каммингс возник за его спиной, как чертик из коробочки. Он даже ухмылялся по-мефистофельски.

– Отвали, – сказал Джим, и многие из стоящих поблизости обернулись.

– Дружище…

– Знаю-знаю, пора убавить громкость, – проворчал Гарденер.

А в голове уже все настойчивее нарастала пульсация, но не та, о которой предупреждал доктор после несчастного случая, – не ото лба, а со стороны затылка, из глубины. И она не несла с собой боли…

Скорее наоборот, было даже приятно.

– Доволен? – Каммингс еле заметно кивнул в сторону Патрисии. – Ты здорово ее разозлил, Джим. Она спит и видит, как от тебя избавиться. Не вздумай дать повод.

– А пошли бы вы оба и трахнулись.

– Сам с ней трахайся, – возразил Рон. – Я еще понимаю – загнуться от рака, цирроза печени, повреждения мозга: это все статистически доказанные последствия пьянства, так что если накроет – винить буду только себя. Диабет, глаукома, преждевременный износ организма в нашем роду были тоже в порядке вещей. Но отморозить пенис? Слуга покорный, как-нибудь без меня.

Гарденер озадаченно посмотрел товарищу вслед. Потом до него дошло, и он разразился диким хохотом. Слезы не просто выступили на глазах, а потекли в три ручья по щекам.

Окружающие опять на него покосились – вот уже в третий раз за вечер. Здоровый мужик в обносках с бокалом, наполненным, судя по виду, неразбавленной водкой, стоит один и хохочет в голос.

«Легче на поворотах!» – подумал Джим.

«Громкость убавь!» – приказал он себе.

«Отморозить пенис!»

Гарденер вновь зашелся смехом.

Мало-помалу он взял себя в руки. И двинулся в другую комнату, к стереоустановке. В таких местах обычно тусуются самые интересные люди на вечеринках. По дороге Джим жадно проглотил пару канапе с подноса, не переставая думать о том, что Маккардльбардль все еще пристально глядит ему в спину, а тем временем выкладывает Аргльбарглю всю подноготную неугодного стихоплета, не расставаясь со своей коронной холодной улыбочкой. «Вы разве не знали? Ну как же! Выстрелил, да. Прямо в лицо. Она согласилась отозвать обвинение, если развод состоится полностью на ее условиях. Кто знает, правильное это было решение или нет. В других женщин он еще не стрелял… Пока что. Сегодня ему удалось недурно выступить, даже несмотря на ту подозрительную отключку между стихами, но вы же сами видите, Гарденер не в себе, да и с выпивкой у него нелады…»

«Спокойнее, Гард. – Во второй раз за вечер в голове зазвучал голос Бобби Андерсон. – Не будь параноиком. Бога ради, что им, поговорить больше не о чем?!»

В дверях он все-таки замер и обернулся.

Парочка смотрела на него в упор.

Джима захлестнула опасная, пугающая волна потрясения. Он выдавил из себя еще одну широкую оскорбительную ухмылку и снова приветственно поднял бокал.

«Не надо, Гард, уходи. Это может кончиться плохо. Ты пьян».

«Все в порядке, я держу себя в руках. Она хочет, чтобы я вылетел, потому и сверлит меня взглядами, потому и рассказывает этому жирному борову о жене, в которую я стрелял, про заряженный кольт, с которым меня задержали в Сибруке; ей позарез нужно от меня избавиться – а иначе придется признать, что алкаш и женоубийца, коммуняка и демонстрант стал гвоздем программы. Но я не хочу пороть горячку. Будь спокойна, детка. Я еще потусуюсь немного, воздерживаясь от огненной воды, выпью кофе и пораньше свалю к себе в номер. Без вопросов».

И хотя кофе он пить не стал, не свалил пораньше, и уж тем более не воздерживался от огненной воды, ближайший час прошел очень мирно. Всякий раз, когда громкость угрожающе нарастала, Гарденер убавлял ее и предусмотрительно умолкал, когда чувствовал, что его, по выражению бывшей, «заносит». «Джим, когда ты напьешься, язык развязывается, и тебя заносит; в этом одна из главных твоих проблем».

Держался он в основном в гостиной Арберга, среди молодежи, еще не успевшей набраться осмотрительности и чопорности. Беседы здесь вели оживленно, весело, интеллигентно. Время от времени в памяти Гарденера возникала тема АЭС – в такие часы, как этот, она всплывала всегда, словно разлагающийся утопленник в ответ на пушечный выстрел. В такие часы, а особенно на этой стадии опьянения, уверенность, что людей нужно срочно предупредить об угрозе, поднималась из глубины на поверхность, неизбежно таща за собой возбуждение, злость и потерю логики, словно полусгнившие водоросли. Как всегда… Последние восемь лет подобной жизни были скверными, из них самые последние три – вообще кошмарными; за это время он сам себя перестал понимать и распугал почти всех своих близких знакомых. Стоило выпить, и гнев, ужас, а главное – неспособность объяснить хоть кому-то, что же на самом деле произошло с Джимом Гарденером, – находили единственный выход в разговорах об АЭС.

Однако сегодня вечером, едва лишь он затронул коронную тему, как в гостиную ввалился Рон с лихорадочными пятнами на впалых щеках. Пьяный ли, нет ли, Каммингс мгновенно почуял, куда ветер дует, и ловко повернул разговор обратно в русло поэзии. Джим испытал к нему смутную благодарность, но, если честно, и разозлился. Нелогично? Да, и все-таки факт остается фактом: Гарденера сбили с любимой темы.

Итак, благодаря отчасти самоконтролю, отчасти своевременному вмешательству Каммингса, Джим избегал проблем чуть ли не до конца вечеринки. Еще полчаса – и он вышел бы сухим из воды… по крайней мере, на этот раз.

Но тут Рона с его убийственным остроумием потянуло язвить о поэтах-битниках, и Гарденер решил наведаться в столовую – плеснуть себе горячительного и, возможно, перекусить у фуршетного столика. То, что произошло дальше, мог подстроить лишь исключительно злющий и остроумный бес.

– Когда запустят «Ирокез», вы сможете раздать хоть три дюжины дополнительных стипендий, – послышалось откуда-то слева.

Гарденер так резко развернулся, что чуть было не расплескал напиток. Этого просто не может быть; ведь ему померещилось, правда?

У фуршетного столика стояли трое мужчин и столько же женщин. Разумеется, не обошлось без всемирно известной комической парочки – Аргльбаргля и Мисс Маккардльбардль. Речь держал человек, похожий на торговца автомобилями, только прилично одетого. Рядом стояла его жена – с натяжкой можно сказать, что симпатичная. Ее блекло-голубые глаза казались огромными за толстыми линзами очков. Гарденер, которого ни пары́ алкоголя, ни одержимость еще никогда не лишали зоркой жизненной наблюдательности, сразу подметил одну деталь. У этой дамы в толстых очках был сейчас точно такой же взгляд, как у Норы, его бывшей жены, когда пьяного Джима на вечеринках «несло». Очевидно, ей очень хотелось вывести благоверного из этого состояния, но как?

Гард присмотрелся внимательнее: эти двое женаты месяцев восемь. Или, может быть, год. Нет, все же месяцев восемь.