Пока ухаживал, дарил розы и водил в симпатичные ресторанчики, а переспав, покупал кустовые астры и назначал романтические ужины в «Му-му». Никакая сила не заставила бы его потратить на любовницу больше прожиточного минимума, и точно так же не приходило в голову в период ухаживания принести женщине простеньких нарциссов вместо парадного букета, как бы она их ни любила. Это не скупость, это целесообразность.

Женился по любви, но радости не прибавилось. Даже к морю вывозил семью не отдохнуть и развлечься, а исключительно, чтобы укреплять слабые дочкины лёгкие. Что бы ни делал для близких — всегда с мученической гримасой.

Но исполнял всё, что должен, и потому для него было внезапным ударом, когда женщины уходили, — сначала подруги, потом жена. Казалось, вокруг какие-то обезумевшие потаскушки, готовые разбить его и свою жизнь в погоне за призрачными вещами, вроде сладких слов, улыбок и этой проклятой радости, которая у всяких никчемных типов прорывается в каждом жесте, а ему не давалась никогда.

Это озлобило его, но в глубине души он был и остался хорошим человеком. И женщины очень виноваты, но лишь в том, что ни одна из них не сказала правды: «Всё дело в том, что ты не умеешь делать людей счастливыми».

А чуть позже я додумала: alter ego этого персонажа — человек, которого никто не мог сделать счастливым.

Он не то чтобы не умеет радоваться, но самые светлые моменты его жизни омрачены воспоминаниями о прошлых неудачах и ожиданием будущих бедствий. Всякая птица в руках кажется ему жалкой синичкой по сравнению с упущенными. Самая прекрасная любящая женщина будет всё-таки хуже той, которая не полюбила. От её внимания он, конечно, не откажется, но навсегда сохранит тоску во взоре и счётчик в уме, неустанно сравнивая и прикидывая, чем и насколько лучше была неполюбившая. Уж поверьте, показатель всегда найдётся, — если не ум, талант и образование, то вес, возраст и размер груди.

Особенно обидно, что когда женщина, устав от своей второсортности, уходит, она немедленно переводится в разряд небесных журавлей, и уже её успешностью и красотой попрекают следующую жертву.

Точно так же несчастливец относится к подаркам, работе, детям, да к чему угодно — всё немного не то и могло быть лучше, всё паллиатив. Близкие от него разбегаются, никто не хочет чувствовать себя пиратской подделкой под какой-то несбывшийся оригинал. Уходят с ощущением жизненной неудачи и собственной никчемности, а на прощание говорят: «Прости, я не могу сделать тебя счастливым».

Не надо огорчаться — никто не сможет.

Оно никогда мне не нравилось, это слово. Грубость, она и есть грубость, сколько на старославянский ни ссылайся. Но раз Кураев говорит…

Хотя, конечно, дело не в авторитете, а в том, что понятие уж больно ёмкое. Не одну тысячу слов надо потратить, чтобы описать специфическое состояние души, которое за ним стоит. Я настаиваю — души, а не сексуальной активности.

В этой главе несколько текстов, которые прямо-таки им напичканы, и если вам совсем уж режет глаз, пролистайте, беды не будет.

Было у меня старенькое эссе, в котором я, застеснявшись, заменила это выражение перед публикацией. Текст обеднел, потому что подходящего синонима нет.

Раз уж в этой книжке я пустилась во все тяжкие, то эссе я тоже сюда включила, в первозданном виде. С него и начнём.

В середине ноября, пока снег ещё не лёг окончательно и навсегда, женская психика особенно ранима и подвержена всякого рода заразам, и девочке легко подхватить синдром Блядского Клоуна. Если вашей даме лет двадцать, она, конечно, не застрахована от этой гадости, но легко перенесёт её на ногах, а в качестве лечения вполне достаточно процедуры «по попе мухобойкой». А вот если дома у вас живёт девочка лет тридцати-сорока, то дело плохо.

Синдром Блядского Клоуна может накрыть её совершенно неожиданно. В метро ей скажут «подвиньтесь, женщина», или взвесится случайно, или, проходя очередной тест, обнаружит, что она, оказывается, выбыла из референтной группы «25–30 лет» и перебралась в позорную категорию «от 30 и старше» — неважно, из-за чего. Достаточно мелочи, и вот…

Представьте, вы возвращаетесь вечером с работы, открываете дверь и обнаруживаете, что квартира темна и только возле зеркала, сбоку, горит маленький огонёк. Перед зеркалом стоит ваша девочка и делает странное: левой рукой она прижимает кожу на лбу и подтягивает кверху так, что брови становятся домиком; уголки губ, напротив, опущены вниз; а правая её рука, изломанная в плече и локте, болтается, как у Пугачёвой в клипе «Арлекино» семидесятых годов. Вы замираете у порога, а она, обратив к вам глаза, полные отчаяния, говорит: я, говорит, Блядский Клоун…

Можно, конечно, посмеяться (потому что зрелище и вправду забавное) и сразу пройти в кухню, чтобы, как обычно, поздороваться с холодильником.

В таком случае на сегодня, вполне возможно, концерт окончен, но на ближайшие три недели культурная программа вам обеспечена, и совсем не такая, как хотелось бы, а со слезами, ссорами и разными неприятными сюрпризами.

Поэтому я советую следующее.

Незаметно снимая ботинки, участливо спросите: «Детка, что случилось?!»

Сначала она помолчит немного, бессильно уронит руки и потупится. Потом поднимет голову, прикроет глаза и исполнит выходную арию Блядского Клоуна:

Ааааааааааааа, запоёт она, я постарела. Я чувствую себя такой усталой и древней, как будто ноги мои превратились в корни, а кожа — в кору. Я стала некрасивой! (И толстой.)

/тут она приоткроет один глаз и покосится на вас, — но помолчите, ещё не время./

Ааааааааааааа, меня никто не любит! («И я, и я никого не люблю! И на улице на меня смотрят одни дети гор и пикаперы! И секса хочется, только пока тебя нет дома, а когда ты приходишь, сразу клонит в сон» — этого она, конечно, не скажет, но подумает.)

И у меня творческий кризис! Я двух слов не могу связать! («Написать страницу текста, нарисовать зайчика, нарядить ёлочку так, чтобы дети при её виде не начинали заикаться», — неважно, что середина ноября, — в общем, если у вашей девочки билась хоть маленькая творческая жилка, то вот теперь она зачахла.)

Я устала прикидываться девочкой, на самом деле я — Блядский Клоун, который не может никого рассмешить и обрадовать, все меня ненавидят и кидаются огрызками, я ни на что не гожусь. И даже ты меня бросишь, в конце концов, я чувствую. И я, как старая кляча, лягу в борозде и умру, умру.

И я так несчастна.

/тут она вполне может заплакать/

А вы тогда подойдите сзади и обнимите, возьмите за подбородок, поверните её несчастное лицо к зеркалу (только аккуратно — вывихнутая челюсть её, конечно, отвлечёт, но не развеселит) и скажите:

«Посмотри, ты у меня самая красивая девочка в мире, самая молодая и талантливая. Кто не видит, тот дурак, но на самом деле все об этом знают, просто стесняются тебе говорить слишком часто. И я тебя люблю».

И всё такое. И немедленно докажите делом.

Но этого недостаточно, как минимум на неделю вам придётся забросить любовниц и прочие развлечения и заняться успокоением вашей девочки. Выгуливайте, кормите, балуйте. И о себе не забывайте, держитесь в тонусе, вполне вероятно, что существенная часть её скорби вызвана тем, что прельстилась каким-нибудь красавчиком, который даже не смотрит, а дома у неё только это замшелое чудовище (и я не про кота)…