Ответы тоже. Привычки де Зубии за рулем ни для кого не секрет.

— Да уж, не будь ты таким здоровяком, я бы всерьез поволновался. И кстати, молодая леди, о которой идет речь, и я говорю, опираясь не только на показания компьютера, — тренер застенчиво потупил глаза, — тоже обладает незаурядным сердцем. Обоим вам повезло. И все-таки это опасно. В другом смысле. — Он сердито нахмурился.

Наконец незаурядное сердце понемногу замедлило сумасшедшую скачку, и Патруль разом расслабился, лишь изредка легко содрогаясь всем телом, и мы продолжаем следить за их беседой.

Перлита достала из багажника небольшую рогожу, расстелила ее на траве. Оба уселись, прислонившись спинами к металлической дверце — не очень-то удобно, учитывая сквозняк — и подставив мокрые колени солнцу.

Можно подумать, женщина ехала сюда с одной-единственной мыслью. Вопрос прозвучал так естественно, словно пара только что покинула машину.

— Им нужен мой муж, верно?

— Есть предположения? — осведомился Патруль.

— Смотри сам, что происходит. Акил должен стать величайшим гонщиком всех времен, и вдруг, откуда ни возьмись, появляются два проходимца…

— Брось, не такие уж и проходимцы. Они тоже имеют право на уважение. Эрнесто и Ян были все-таки гонщиками высокого класса, если бы не Акил, каждый из них мог бы трижды свободно победить в «Туре».

Собеседница пожала плечами:

— Не важно. Главное, что они спутали все карты, нарушили порядок, установленный природой. И вот парни убиты. Но сперва у каждого малость съезжает крыша. Что это значит?

— Post hoc, ergo propter hoc[13]. — Ох уж этот Азафран! Для самоучки он просто неподражаем. — Не стоит всему искать логическое объяснение. Да, парни слегка тронулись, как только начали побеждать. Это могла быть случайность.

— Оба раза? — взвизгнула Перлита.

Что ж, не слишком научно сказано, зато не отмахнешься. Патруль и сам пришел к похожим выводам.

— Хорошо, но каким боком вписывается в эту картину Саенц?

Азафрану приятно сидеть обнаженным по пояс (майка «КвантаЛоджиК» так и осталась на теле) и ласкать взглядом шелковые, медового оттенка бедра Перлиты, едва не касаясь их.

— Это-то и надо выяснить. Впишется, говорю тебе, непременно впишется.

Она встряхнула кудрями, немного влажными у лба и возле шеи. Патруль, в глубине души неисправимый романтик, попытался поцеловать то место, где блестящий локон задел плечо. Женщина поморщилась и отстранилась. Нет уж, или одно, или другое. Нечего отвлекаться.

— Давай подумаем, — продолжила она. — Убийцы избавляются от улик, согласен?

— Не обязательно. Нам кажется, будто бы они заметают следы. С другой стороны, зачем так уж явно обнаруживать перед всеми, где они были, эти самые улики? Понимаешь, если кто-нибудь замочит парня, то вряд ли станет вынимать его мозги, разве только захочет внушить миру, что доказательства его (то бишь злодея) вины прятались именно там. И начинаются игры. Умно. Чем дольше играешь, тем шире возможности. А если подумать, наоборот: глупо. Со временем начинаешь оставлять отпечатки. Так сказать, запах своей парфюмерии.

— И кем она воняет? — поинтересовалась Перлита.

— Кем-то, у кого навалом чувства юмора.

— Хочешь сказать, они просто развлекаются? Положим, Потоцкий не исчез бы среди бела дня, положим, Сарпедон остался бы в живых, становился бы день ото дня все бóльшим дурачком…

— Блаженным, — поправил Патруль, всегда готовый думать о людях с лучшей стороны, даже о бывшем профессионале мирового класса и ублюдке вроде покойного Эрнесто.

— Ты еще скажи: святым, — фыркает собеседница. — Нет уж, на блаженного Сарпедон никак не смахивал. Скорее на овечку.

Азафран щурится на ясное небо, пытаясь вообразить Эрнесто беспомощно блеющим в хлеву. Не получилось. Вот блохастый волчара — еще куда ни шло.

— Только не овца, — произносит он наконец.

— Тогда представь этих, как их, ну, зомби из старых фильмов.

— Ерунда какая-то.

Они помолчали, глядя вдаль.

— Не шлепай так губами.

— Я думаю, — откликается Патруль.

— Ну и думай вслух, только не шлепай.

— Нет, ну грохнуть кого-нибудь, к этому все привыкли, пуля в затылок — и деру, или там, избить до полусмерти. Но чтобы вот так, изощренно…

Они могли бы размышлять и дальше. Должны были размышлять, знай они, что третья смерть поджидает за углом. Могли бы проявить чуть более заботы о своем ненаглядном Акиле. Но тут Перлита неожиданно сменила тему. Нечего прохлаждаться. Пора Азафрану искать велосипед — а это будет не так просто, ведь посте пережитого страха и восторгов память притупляется — и заняться тем, за что гонщику платят немалые деньги.

Ах да, третья смерть. Агаксов Финбо. Велогонщик пропал во время тренировочного заезда в Арно. Вечно печальная, притерпевшаяся к невзгодам супруга-латышка сообщила об исчезновении в полицию. Розыски начались немедленно. Тело в тот день так и не нашли. Оно появилось на следующий день, на рассвете. Полицейские лишь успевали щелкать затворами фотокамер: сперва — эффектные снимки общего плана, затем неспешный «наезд» и, наконец, детали, взятые крупным планом, такие как ровный, безукоризненный сплав между белой костью и алым воском. Глянцевые фотографии напоминали картины старых мастеров.

«Изуверство как вид искусства, ужас превращается в ремесло!» — захлебывалась от оргазма пресса, и «Гэлакси-сиклисм» подвывала в тон интеллигенции. Приятно, шут возьми, лепить на площадях и в общественных галереях громадные снимки размером с витринное стекло. Так при чем здесь, скажите на милость, чувства родных, осиротевших малышей и жены? Агаксов Финбо. Бедолага. Велогонщик.

Попробуем описать, что именно сотворил или сотворила с телом покойного художник-убийца. На фотографиях труп аккуратно разделан на две половины: плоть и полированный скелет. Черепная коробка, к примеру, оголена, пуста и начищена до блеска слонового бивня. Правая рука цела, за исключением предплечья, ободранного опять же до костей. На левой — предплечье, наоборот, прикрыто кожей и мышцами, зато ладонь и плечевая кость начисто лишены плоти. Как и противоположная лопатка, акромиальный и клювовидный отростки лопатки вместе с ключицей. Подобному же обхождению подверглись обе ноги. Лишенное мяса бедро, ярко белеющее над полной икрой и скелетом ступни, в стиле минимализма сочетается с бледными большеберцовой и малоберцовой костями другой ноги, четко выделяющимися между идеальной мускулистой ляжкой и той границей, где вновь начинается мясо, на уровне блока таранной кости. В отношении «обработки» члены тела с безупречной точностью до наоборот повторяют друг друга.

Места соединения между плотью и скелетом тщательно замазаны красным воском; кажется, сама кожа вдруг багровеет и под прямым углом опускается на кость, не оставляя ни малейшего зазора.

«Произведение» появилось на рассвете, подвешенное высоко над Кампо-ин-Сьена. Солнце поднялось на приличную высоту, а растущая толпа поднявшихся ни свет ни заря работяг у Торре-дель-Мангла все никак не могла определить, что же это на самом деле — труп или пугало. Чуть позже полицейский-альпинист, спустившись на веревке с колокольной площадки, распознал в ужасной «кукле» человеческие останки.

Уцелевшая половина плоти была неприкрыта, однако самые остроглазые различили на шлеме, напяленном прямо на голый череп, ядовитые буквы логотипа «КвиК».

Итак, убит гонщик. На сей раз — не из команды Флейшмана. Даже не потенциальный чемпион, а хоть и наделенный определенными дарами (о покойниках либо хорошо, либо ничего), однако не обремененный избытком интеллекта. В то же время труп находят качающимся на ветру чуть ли не в полукилометре от жилища и лаборатории знаменитого тренера.

Словно кто-то пытается разом указать на Микеля и отвести от него подозрения. Или же, что еще сложнее, создать подобное впечатление.