- Я развлекаюсь? Это ты развлекаешься! Таскаешь в дом кого попало! - он шваркнул об стол первым попавшимся предметом.

   Такой резкий переход был в духе Рабиновича, ибо он был типичным холериком - вспыльчивым и неуравновешенным, но Шершунов всё-таки удивился - неужели он злится из-за раскрывшейся связи с Наташкой, ведь должен понимать, что Шершунов не знал о ней только по своей невнимательности к тому, что делается в доме, и равнодушию к подобным вопросам.

  - Ты призываешь меня последовать твоему примеру и трахаться только с прислугой, как с людьми надёжными и проверенными? Например, с охранниками... - кисло усмехнулся Шершунов.

  - Не смешно! - грозно сверкнул очами потомок Авраама. В его маслянисто-чёрных глазах вспыхнул праведный гнев, - Должен тебе сообщить, что в этом доме, где все люди действительно надёжные и проверенные, как ты верно соизволил заметить, пропала большая сумма денег, и я не вижу другого подозреваемого, кроме твоего... мальчишки.

  От неожиданности Шершунов онемел.

  - И когда ты это обнаружил? Почему я узнаю обо всем только сейчас?

  - Ты мне не веришь?

  - Я всего лишь требую объяснений.

  - Суть даже не в деньгах, Женя, суть в принципе. Там было двести тысяч. Те самые деньги, что Шавловский привез из Сургута, и которые я просил тебя положить в сейф. Они лежали здесь на столе и их не стало.

  Шершунов вспомнил об этих деньгах и вспомнил, что действительно оставил дипломат на столе, до сей поры деньги в доме не пропадали никогда.

  - Я бы не был таким категоричным, - заметил Шершунов. И добавил, - без предварительного расследования.

  Несколько мгновений Евгений Николаевич просто смотрел на Рабиновича, и серые глаза его приобрели стальной оттенок.

  - Когда пропали деньги?

  - Вчера утром.

  - И ты молчал до сих пор?

  - Я молчал, потому что хотел все проверить.

  Шершунов усмехнулся.

  - Благое намерение. Почему же ты от него вдруг отказался? Почему вдруг решил, что виноват Гарик?

  - Я подумал так с самого начала, - возразил Рабинович, - Но проверить необходимо все равно. Опросить служащих.

  Рабинович выразительно посмотрел на Шершунова и добавил:

  - Но, как ты понимаешь, это всего лишь для проформы.

  - Вот и проверяй, - ответил ему Шершунов, - И как следует проверяй, и потом доложишь мне результат.

  Он повернулся и вышел, потому не только говорить, но и находить рядом с Рабиновичем стало невыразимо противно. Он не заметил, с какой презрительной улыбкой посмотрел ему вслед Вячеслав Яковлевич.

  - Ты что - не узнаёшь меня?! Моё имя Гарик. Такое простое и ёмкое, как удар кинжала в сердце... Правильно, ты не знаешь никакого Гарика. Я - одинокий, трепетный юноша - забыл представиться тебе в нашу единственную, но незабываемую встречу... Да-да, ты предлагал мне послужить искусству...

  Живописно раскинувшись на постели и запрокинув голову на подушку, Гарик следил глазами за изгибами узора на спинке кровати. Лакированное дерево маслянисто блестело, приобщая его к тайне созерцания. Оно отражало свет так же отстранено, как и остальные предметы в комнате, как и матово блестящий корпус телефонной трубки, которую Гарик прижимал к уху.

  Гарик всегда желал стать кем-то вроде Крысолова: уводить людей за собой в тёмные лабиринты, чтобы они никогда не вернулись оттуда и не потому, что не смогли бы, а потому что не захотели бы. Предложение дяди Миши отозвалось в нём далеко не невинным демоническим смешком:

  - Я готов послужить искусству... Встретиться? Пожалуй... Сегодня в три. Идёт?... Мне ещё нужно заехать к моему парикмахеру - "почему в три!"... Ой, вот только не надо мне объяснять как доехать! Сейчас я трубку передам шофёру, ему и объяснишь как доехать... "Какому-какому"! Моему шофёру, личному!

  Гарик соскользнул с кровати, увлекая за собой летучие простыни, и лёг животом на нагретый солнцем подоконник, высунувшись по пояс из окна.

  Охранники - все трое - млели на солнышке у ворот.

  - Эй, мальчики! - Гарик помахал им рукой, - У кого из вас есть права?.. Я спрашиваю - водительские права у кого из вас есть?

  - У меня, - отозвался чернявый Ромочка.

  Шершуновские охранники своей вышколенностью и корректностью производили хорошее впечатление.

  - Тогда поднимайся сюда, - приказал ему Гарик.

  Оставив Ромочку объясняться с дядей Мишей, Гарик упорхнул в ванную. Когда он вышел оттуда, завёрнутый в огромное мохнатое полотенце, охранник в выжидательной позе сидел в хозяйском кресле - почтительно, на самом краешке.

  Гарик скользнул по его фигуре краем глаза и едва заметно усмехнулся. Он скинул махровую простыню и остался перед распахнутыми дверцами шкафа совершенно обнажённым. Тело его было прекрасно как статуя, холодно блестящая полированным мрамором. Комната превратилась на мгновенье в перламутровую раковину, хранящую в себе ослепительную, редкой красоты жемчужину.

  - Почему ты ещё здесь? Я думал, ты уже машину к подъезду подогнал. Учти, мне надо ещё успеть к парикмахеру!

  Ромочка поклонился - или это почудилось? - и исчез. Гарик затаённо улыбнулся, слушая его удаляющиеся шаги. Его несло куда-то по искрящейся бурной реке, золотые искры отскакивали от голубой поверхности и со звоном сталкивались в воздухе.

  По пути Гарик смотрелся во все встречающиеся зеркала, откуда такие умопомрачительные глаза смотрели на него и где мелькал такой элегантный силуэт!

  Гарик глухо простучал своими изящными каблуками по мраморной лестнице, покрытой ковровой дорожкой - пальцы его едва касались холодно отливающих лаком перил. Он был уже внизу, когда услышал как к крыльцу подъехал автомобиль - это вполне мог быть Ромочка! - и он вальяжно направлялся к тяжёлой дубовой двери, когда...

  Когда эта самая тяжёлая дубовая дверь с глухим стоном отворилась - в дом вошёл Каледин. Михаил Игнатьевич.

  "Что за дурацкий маскарад?!" - возопило гариково существо, протестуя против такого пугающего превращения, какое явилось сейчас его взору. Каледин... От Каледина только неуловимо схожие черты лица, но глаза... Эти спокойные, умные глаза - глаза Каледина?! А эти тихие жесты? И почему он смотрит как-то сквозь него, как сквозь призрак - неужели не узнал?

  Гарик не стал дожидаться пока у него совсем помутится рассудок, он в панике бросился вон из дома, пробормотав что-то нечленораздельное на вопрос о Шершунове. Когда он проходил мимо стоящего у дверей монаха, который был когда-то Калединым Михаилом Игнатьевичем, на него пахнуло ладаном и ещё каким-то чудесным ароматом и по руке скользнули холодные чётки и шершавый край полотняного широкого рукава.

   Гарика словно током ударило, он едва не задохнулся и в голове застучало так, словно Каледин подарил ему самый чувственный поцелуй, на который только был способен. Гарик упал на сидение рядом с шофёром и некоторое время просто не шевелился, пока наконец не пробормотал:

  - Раз пришёл монах к монашке, поиграть с монашкой в шашки...

  И, тряхнув волосами, он включил какой-то сексуальный блюз.

  - Гарик, я погибаю, спаси меня, спаси! - дядя Миша уморительно закатывал глаза и трагически заламывал руки, - Мне просто срочно нужно немного ласки. Иначе я погибну и потомки тебе этого не простят.

  Дядя Миша умело прикидывался робким и мягким, но его жёсткость и наглость подмигивали Гарику из-под маски нерешительного потолстевшего педераста и этот хваткий взгляд Гарику нравился и приятно, спортивно волновал.

  - Да с какой стати? - смеялся Гарик, делая вид, что принимает всё за шутку.

  - Из чувства ответственности перед историей! Из элементарного человеколюбия! - декламировал дядя Миша, - Посмотри как я плохо выгляжу, какой я посеревший и обрюзгший - так выглядит человек, лишённый вдохновения. Подари мне вдохновение, мой мальчик!

  - Тебе не вдохновения не хватает, а секса, физиология в тебе бурлит!

  - Художник черпает своё вдохновение в любви, - назидательно говорил дядя Миша, - а любовь и секс это так близко, что для меня близорукого что-то всё рябит перед глазами и сливается в одно, - дядя Миша снял свои золочёные очки и выразительно похлопал глазами, изображая тщетную попытку что-то разглядеть, вытягивая шею и прищуриваясь.