Нынешним вечером месье Блонден почтил своим монаршим вниманием лишь троих – герцогиню, пэра-лошадника и комической внешности коротышку с длиннющими черными усами, который своим появлением «У тетушки», отметил бы поверхностный наблюдатель, едва ли делает одолжение ресторану.

А месье Блонден был сама любезность. Хотя последние полчаса посетителей заверили, что ни единого свободного столика не имеется, тут и столик таинственным образом объявился, причем в удобнейшем месте. И месье Блонден самолично, с подчеркнутой empressement[8] провел к нему гостя.

– Само собой разумеется, месье Пуаро, для вас всегда найдется столик. Как бы мне хотелось, чтобы вы почаще оказывали нам эту честь.

Эркюль Пуаро улыбнулся, вспомнив давний инцидент с участием мертвого тела, официанта, самого месье Блондена и очень привлекательной дамы.

– Вы очень любезны, месье Блонден, – сказал он.

– Вы один, месье Пуаро?

– Да, один.

– Не беда, Жюль попотчует вас не обедом, а настоящей поэмой. Как ни очаровательны дамы, за ними есть один грешок: они отвлекают от еды! Вы получите удовольствие от обеда, месье Пуаро, я вам это обещаю. Итак, какое вино…

С подоспевшим Жюлем разговор принял специальный характер.

Еще задержавшись, месье Блонден спросил, понизив голос:

– Есть какие-нибудь серьезные дела?

Пуаро покачал головой.

– Увы, я теперь лентяй, – сказал он с грустью. – В свое время я сделал кое-какие сбережения, и мне по средствам вести праздную жизнь.

– Завидую вам.

– Что вы, завидовать мне неразумно. Уверяю вас, это только звучит хорошо: праздность. – Он вздохнул. – Правду говорят, что человек вынужден занимать себя работой, чтобы не думать.

Месье Блонден воздел руки:

– Но есть же масса другого! Есть путешествия!

– Да, есть путешествия. Я уже отдал им немалую дань. Этой зимой, вероятно, посещу Египет. Климат, говорят, восхитительный. Сбежать от туманов, пасмурного неба и однообразного бесконечного дождя.

– Египет… – вздохнул месье Блонден.

– Туда, по-моему, теперь можно добраться поездом, а не морем, если не считать паром через Ла-Манш.

– Море – вы плохо переносите его?

Эркюль Пуаро кивнул и чуть передернулся.

– Так же я, – сочувственно сказал месье Блонден. – Занятно, что это так действует на желудок.

– Но не на всякий желудок. Есть люди, на которых движение совершенно не оказывает действия. Оно им даже в удовольствие.

– Не поровну милость божья, – сказал месье Блонден. Он печально помотал головой и с этой греховной мыслью удалился.

Неслышные расторопные официанты накрывали столик. Сухарики «мелба», масло, ведерко со льдом – все, что полагается для первоклассного обеда.

Оглушительно и вразнобой грянул негритянский оркестр. Лондон танцевал.

Эркюль Пуаро поднял глаза, размещая впечатления в своей ясной, упорядоченной голове.

Сколько скучных усталых лиц! Хотя вон те крепыши веселятся напропалую… при том что на лицах их спутниц застыло одно стоическое терпение. Чему-то радуется толстая женщина в красном… Вообще у толстяков есть свои радости в жизни… смаковать, гурманствовать – кто позволит себе, следя за фигурой?

И молодежи порядочно пришло – безразличной, скучающей, тоскующей. Считать юность счастливой порой – какая чушь! – ведь юность более всего ранима.

Его взгляд размягченно остановился на одной паре. Прекрасно они смотрелись рядом – широкоплечий мужчина и стройная хрупкая девушка. В идеальном ритме счастья двигались их тела. Счастьем было то, что они здесь в этот час – и вместе.

Танец оборвался. После аплодисментов он возобновился, и еще раз оркестр играл на «бис», и только потом та пара вернулась к своему столику недалеко от Пуаро. Раскрасневшаяся девушка смеялась. Она так села против своего спутника, что Пуаро мог хорошо разглядеть ее лицо.

Если бы только ее глаза смеялись! Пуаро с сомнением покачал головой.

«Что-то заботит малышку, – сказал он про себя. – Что-то не так. Да-да, не так».

Тут его слуха коснулось слово: Египет.

Он ясно слышал их голоса – девушки, молодой и свежий, напористый, с чуть смягченным иностранным «р», и приятный, негромкий голос хорошо воспитанного англичанина.

– Я знаю, что цыплят по осени считают, Саймон. Но говорю тебе: Линит не подведет.

– Зато я могу ее подвести.

– Чепуха, это прямо для тебя работа.

– Честно говоря, мне тоже так кажется… Насчет своей пригодности у меня нет сомнений. Тем более что я очень постараюсь – ради тебя.

Девушка тихо рассмеялась безоглядно счастливым смехом.

– Переждем три месяца, убедимся, что тебя не уволят, и…

– И я выделю тебе долю от нажитого добра[9] – я правильно уловил мысль?

– И мы поедем в Египет в наш медовый месяц – вот что я хотела сказать. Плевать, что дорого! Я всю жизнь хочу поехать в Египет. Нил… пирамиды… пески…

Мужской голос прозвучал не очень отчетливо:

– Мы вдвоем увидим все это, Джеки… вдвоем. Будет дивно, да?

– Мне – да, а тебе? Интересно… ты правда этого хочешь так же сильно, как я?

Ее голос напрягся, глаза округлились – и чуть ли не страх был в них.

Ответ последовал быстрый и резковатый:

– Не глупи, Джеки.

– Интересно… – повторила девушка. И передернула плечами. – Пойдем потанцуем.

Эркюль Пуаро пробормотал под нос:

– «Un qui aime et un qui se laisse aimer»[10]. М-да, мне тоже интересно.

– А вдруг с ним чертовски трудно ладить? – сказала Джоанна Саутвуд.

Линит покачала головой:

– Не думаю. Я доверяю вкусу Жаклин.

На это Джоанна заметила:

– В любви люди всегда другие.

Линит нетерпеливо мотнула головой и переменила тему:

– Мне надо к мистеру Пирсу – насчет проекта.

– Насчет проекта?

– Насчет развалюх. Я хочу их снести, а людей переселить.

– Какая ты у нас тонкая и сознательная, душка.

– Эти дома все равно надо убирать. Они испортят вид на мой бассейн.

– А их обитатели согласятся выехать?

– Да многие за милую душу! А некоторые – такие зануды. Не могут уразуметь, как сказочно изменятся их условия жизни.

– Я знаю, ты не упустишь поучить их уму-разуму.

– Ради их же пользы, дорогая Джоанна.

– Конечно, дорогая, я все понимаю. Принудительное благо.

Линит нахмурилась. Джоанна рассмеялась:

– Не отпирайся, ведь ты – тиран. Если угодно, тиран-благодетель.

– Я ни капельки не тиран!

– Но ты любишь настоять на своем.

– Не очень.

– Погляди мне в глаза, Линит Риджуэй, и назови хоть один раз, когда тебе не удалось поступить по-своему.

– Я тебе назову тысячу раз.

– Вот-вот: «тысяча раз» – и ни одного конкретного примера. Ты не придумаешь его, сколько ни старайся. Триумфальный проезд Линит Риджуэй в золотом авто.

– Ты считаешь, я эгоистка? – резко бросила Линит.

– Нет, ты победительница – только и всего. Благодаря союзу денег и обаяния. Все повергается перед тобой. Чего не купят деньги – доставит улыбка. Вот это и означает: Линит Риджуэй – Девушка, у Которой Все Есть.

– Не смеши меня, Джоанна.

– Разве не правда, что у тебя все есть?

– Пожалуй, правда… Дикость какая-то!

– Еще бы не дикость! Ты, наверное, иногда сатанеешь от скуки и blasé[11]. А пока верши свой триумфальный проезд в золотом авто. Но хотелось бы мне знать – даже очень! – что будет, когда ты выедешь на улицу, а там знак: «Проезда нет».

– Не городи чушь, Джоанна. – Обернувшись к вошедшему лорду Уиндлизему, Линит сказала: – Джоанна говорит обо мне страшные гадости.

– Из вредности, дорогая, исключительно из вредности, – рассеянно отозвалась та, поднимаясь с кресла.

Она ушла, не придумав повода. В глазах Уиндлизема она отметила огонек.