Она залилась чистым, серебристым смехом.

Пуаро схватил ее за руку:

– Спокойно. Прошу вас: спокойно.

Жаклин перевела на него взгляд.

– А что такое? – Улыбаясь, она с вызовом смотрела на него.

– Мадемуазель, заклинаю вас: перестаньте это делать.

– То есть оставить драгоценную Линит в покое?

– Если бы только это. Не располагайте сердце ко злу.

Она озадаченно приоткрыла рот.

Пуаро сурово продолжал:

– Ибо в этом случае зло не замедлит явиться… Оно непременно явится… Оно завладеет вами, и выдворить его будет уже невозможно.

Жаклин не отрываясь смотрела на него. В ее глазах блуждало смятение. Она сказала:

– Я не знаю… – И с вызовом выкрикнула: – Вы меня не удержите!

– Конечно, – сказал Эркюль Пуаро. – Я вас не удержу. – Голос у него был грустный.

– Решись я даже убить ее, вы бы не удержали меня.

– Если вас не остановит расплата – да, не удержал бы.

Жаклин де Бельфор расхохоталась:

– А я не боюсь смерти! Ради чего мне жить, в конце концов? По-вашему, это неправильно – убить своего обидчика? А если вас лишили всего на свете?

Пуаро ответил твердо:

– Да, мадемуазель, по-моему, это непростительное злодеяние – убить человека.

Снова Жаклин захохотала:

– Тогда вы должны одобрить мою нынешнюю месть: покуда она действует, я не воспользуюсь этим револьвером… Но мне страшно… знаете, иногда страшно… Я лопаюсь от злости, мне хочется сделать ей больно, всадить в нее нож, навести на ее лоб револьвер и легонько так нажать. А-а!

Она напугала его своим вскриком.

– Что с вами, мадемуазель?

Отвернув голову, она вглядывалась в сумерки:

– Там был кто-то. Сейчас ушел.

Эркюль Пуаро зорко огляделся. Место вроде бы безлюдное.

– Кроме нас, мадемуазель, никого, кажется, нет. – Он встал. – Во всяком случае, я сказал все, ради чего приходил. Спокойной ночи.

Жаклин тоже поднялась. Она почти заискивающе сказала:

– Вы сами видите: я не могу отказаться от того, что делаю.

Пуаро замотал головой:

– Вы могли отказаться. Всегда выпадает такая минута. Она была и у вашей подруги Линит, когда та могла остановиться и не вмешиваться… Она упустила эту минуту. Потом уже человек действует очертя голову, и одумываться поздно…

– Поздно… – отозвалась Жаклин де Бельфор.

Она еще постояла в раздумье, потом решительно тряхнула головой:

– Спокойной ночи, месье Пуаро.

Он грустно покачал головой и тропинкой пошел за ней следом к отелю.

На следующее утро, когда Эркюль Пуаро выходил из отеля, намереваясь устроить себе прогулку по городу, его нагнал Саймон Дойл.

– Доброе утро, месье Пуаро.

– Доброе утро, месье Дойл.

– Вы в город? Не возражаете, если я поброжу вместе с вами?

– Ну конечно! Вы меня осчастливите!

Выйдя за ворота, мужчины свернули в прохладную тень парка. Тут Саймон вынул изо рта трубку и сказал:

– Насколько я знаю, месье Пуаро, моя жена беседовала с вами вчера вечером.

– Совершенно верно.

Саймон Дойл сосредоточенно хмурился. Человек действия, он трудно формулировал свои мысли, мучительно подбирал слова.

– Хоть то хорошо, – сказал он, – что вы заставили ее понять наше бессилие в этом деле.

– Прекратить это законным образом невозможно, – согласился Пуаро.

– Вот именно. А Линит не могла этого понять. – По его губам скользнула улыбка. – Линит воспитали в убеждении, что со всякой неприятностью должна разбираться полиция.

– Чего бы лучше – свалить на нее ваше дело, – сказал Пуаро.

Саймон стал пунцоветь лицом, и после недолгого молчания его прорвало:

– Это подло, что ей приходится страдать! Она ничего не сделала! Если кому хочется назвать меня скотиной – пожалуйста! Я скотина, ладно. Но я не позволю, чтобы отыгрывались на Линит. Она тут совершенно ни при чем.

Пуаро с серьезным видом кивнул, ничего не сказав в ответ.

– А вы поговорили… переговорили с Джеки… с мисс де Бельфор?

– Да, я разговаривал с ней.

– Вам удалось образумить ее?

– Боюсь, что нет.

Саймон разразился гневной тирадой:

– Неужели она не видит, в какое дурацкое положение себя поставила? Неужели не понимает, что приличные женщины не ведут себя так? Где ее гордость, чувство собственного достоинства?

Пуаро пожал плечами:

– Она знает только одно чувство – обиду, вы не допускаете?

– Пусть, но, черт возьми, приличные девушки так себя не ведут! Я признаю, что кругом виноват. Я чертовски плохо поступил с ней, и вообще. Возненавидеть меня, забыть, как я выгляжу, – это я могу понять. Но зачем гоняться за мной повсюду? Это неприлично. Зачем делать из себя посмешище? На что она может рассчитывать?

– Возможно, это месть.

– Дурацкая! Мне понятнее какая-нибудь ее мелодраматическая выходка – бабахнуть в меня из револьвера, что ли.

– Вы считаете, это больше в ее духе, да?

– Честно говоря, да. Она порох, а не женщина, совершенно за себя не отвечает. Когда она доходит до белого каления, я за нее не поручусь. Но чтобы шпионить… – Он затряс головой.

– Да, это тоньше. Это умнее.

Дойл воззрился на него:

– Вы меня не поняли: это страшно действует на нервы Линит.

– А вам?

В глазах Саймона мелькнуло удивление.

– Мне?! Да я готов свернуть голову чертовке.

– От прежнего чувства, значит, ничего не осталось?

– Дражайший месье Пуаро… как бы вам это объяснить? Была луна, потом вышло солнце. И никакой луны больше нет. Как только я встретил Линит, Джеки перестала для меня существовать.

– Tiens, c’est drôle ça![37] – пробормотал Пуаро.

– Простите?

– Мне показалось интересным ваше сравнение.

Снова заливаясь краской, Саймон сказал:

– Джеки, наверное, сказала вам, что я женился на Линит из-за денег? Так это вранье. Я бы ни на ком не стал жениться из-за денег. Джеки не понимает, что мужчине в тягость, когда женщина любит его так, как она меня любила.

– Что-что?

Пуаро остро взглянул на него.

Но Саймона уже несло:

– Свинство говорить такое, но Джеки слишком меня любила.

– Un qui aime et un qui se laisse aimer[38], – пробормотал Пуаро.

– А? Что вы сказали? Понимаете, мужчине не по себе, когда женщина любит его сильнее, чем он ее. – Из его голоса уходило раздражение. – Мужчине не хочется, чтобы им владели. Черт бы его побрал, это собственническое чувство! Этот мужчина – мой, он принадлежит мне! Я так не хочу – и никто не захочет! Сразу хочется сбежать, освободиться. Мужчина должен владеть женщиной, а не наоборот.

Он выговорился и подрагивающими пальцами поднес спичку к трубке.

– Так вы такое чувство испытывали к мадемуазель Жаклин? – сказал Пуаро.

– М-м? – Саймон поднял на него глаза и, помедлив, признался: – М-м… да, вообще говоря – да. Она, конечно, не осознает этого, а у меня язык не повернется сказать. Мне все время было не по себе, а тут я встретил Линит и совсем потерял голову. В жизни не видел такой красоты. Просто чудеса в решете. Ведь перед ней все заискивают, а она выбирает простейшего парня.

Его голос звучал мальчишеским восторгом.

– Понимаю, – сказал Пуаро. Он задумчиво кивнул. – Да-да, понимаю.

– Почему Джеки не может мужественно перенести это? – возмущался Саймон.

Пуаро улыбчиво поджал губу:

– Прежде всего, месье Дойл, она не мужчина.

– Ну да… я имею в виду: стойко. И горькие пилюли приходится глотать, ничего не поделаешь. Виноват во всем я один, каюсь. Грешен! Но ведь это безумие – жениться на девушке, которую разлюбил. А сейчас, когда я вижу, на что способна Джеки, я просто рад, что унес ноги.

– На что она способна… – раздумчиво повторил за ним Пуаро. – А вы представляете себе, на что она способна, месье Дойл?

Саймон нахмурился, потом замотал головой: