Литмир - Электронная Библиотека

Пролет заслонил огромный заливочный кран. Наклоненный к желобу ковш с жидким расплавленным потоком чугуна осветил оранжевым светом каменную кладку и броневые окна мартена. Голубая звезда электросварки погасла.

Костя вместе с другими подручными открыл тяжелые окна, и громадная завалочная машина выдвинула к огненному окну стальной хобот, всунула и осторожно опорожнила в пламя стальные корыта-мульды с шихтой и металлоломом.

Запахло генераторным газом и расплавленным железом. Когда вспыхнули вишневые зарницы — послышалась сталеварская команда.

Костя ждал Митрофанова и гадал: прочитал тот или нет его заявление об отпуске, написанное обстоятельно, на трех тетрадных страницах в клеточку.

Отпуск ему положен честь честью, и уж он проведет его где-нибудь на берегу. Долго ли начальнику расписаться!

Костя знал, что недавно у Митрофанова умерла жена. Может быть, ему сейчас и не до заявлений…

На соседнем пролете ударили в колокол, гуданул паровоз, подающий состав с изложницами, — там сейчас выдадут плавку. Колокольный звон долго и мерно плыл по цеху. Костя прислушался к нему и тут увидел Митрофанова.

Грозный и громадный, как и все в цехе, в костюме и белой рубахе с отложным воротником, он тяжело шагал, ступая по железным плитам и рельсам печного прогона, и большая седая голова его ныряла в тень, и лицо его казалось усталым и бледным, а освещенное вспышкой пламени, бронзовело и становилось похожим на портрет с плаката.

Он смотрел вперед себя, направляясь к печи, но Косте казалось, что Митрофанов смотрит только на него и чем-то здорово недоволен.

От соседней печи хлынуло зарево — там выпустили сталь, и ослепительное золотое облако закачалось по цеху.

Костя ждал почему-то, что Митрофанов подойдет к нему, поздоровается и улыбнется, даже похлопает по плечу, как раньше, и скажет: «Привет, товарищ Желудев! Читал, читал твое заявление. Ну что ж…». Или что-нибудь другое в том же духе, но начальник скрылся в золотом облаке и словно взлетел вместе с облаком, и через минуту уже стоял на рабочей площадке, держась за поручни, рядом с мастером, и что-то кричал тому в лицо, размахивая фуражкой, зажатой в руке. Мастер разводил руками; голосов не было слышно, но Костя догадался: они доругиваются.

Каждый день их мастер, Федосий Маркович, после сменной встречи показывает маленькой худой рукой на «Крокодил» — стенную газету, в которой металлурги нарисованы очень похоже. И голубые глаза его в это время как-то светлеют и смотрят виновато.

Каждый день Митрофанов приходит к их печи, во все вмешивается и ругается с мастером до конца смены. Дело в том, что мартеновский цех за начало июля недодал стране двенадцать тысяч тонн стали.

А главное — Костина печь вместо плавок выдает аварии и долго стоит на ремонтах. Все их ругают. А печь их работает уже много лет, и ей, наверное, трудно, хоть она, миленькая, и старается вылить в ковши эти долгожданные тонны расплавленной стали.

И люди стараются. Работа их серьезная, и человек, работающий у печи, тоже нуждается во внимании. Вот ведь у Митрофанова жена вдруг померла… Жалко. В лаборатории работала. Всем цехом внимание оказали на похоронах. Внимание, оно ведь тоже бывает разное.

Двенадцать тысяч тонн — это не шуточки. Это значит, где-то на целине не хватает примерно шестисот тракторов.

Ну а если Костя стал бы директором, он бы сразу приказал разрушить старые печи и возвести новые, еще более могучие. И тогда их цех был бы передовым.

А тут еще ни мастер с виноватыми голубыми глазами, ни уважаемый Гаврилов-сталевар не дают хода. Подручный — и все тут!

Федосий Маркович обещал однажды поучить сталеварению, да махнул рукой: во-первых, нужно идти в школу мастеров, да и потом не сразу к печи допустят: не просто заменить знатного металлурга, большого специалиста в своем деле.

Костя знал, что сегодня плавка будет полновесной и печь гудит хорошо. Он только чувствовал себя неловко, наблюдая за Митрофановым, и с обидой думал, что начальник цеха о нем даже не помнит, позабыл — и все тут!

Митрофанов сходил по металлической лестнице, за ним шел мастер, Федосий Маркович, и возносил свои маленькие ручки над большой седой головой начальника.

Митрофанов обвел руками круг и показал на сталеваров.

Еще Костя успел заметить, как они, два начальника, остановились, и Митрофанов рубанул рукой воздух: мол «все», а Федосий Маркович согласно покачал головой.

Теперь Митрофанов шел к нему, Косте. Шел и глядел на него, недовольный и очень усталый. Костя видел его ноги, обутые в желтые тяжелые туфли, и над белой рубашкой старую большую седую голову. На щеках грязно-серебристая щетина. «Побрился бы, начальник».

Митрофанов остановился около, вгляделся в Костю, подумал о чем-то и глухо приказал:

— Зайдите в перерыв, Желудев.

«Ага, значит, вспомнил и о моем отпуске». Костя взял в руки лопату.

…В громадной пухлой руке дымилась чистенькая белая сигарета. Лицо Митрофанова улыбалось. Костя в нерешительности рассматривал широкий, с бумагами стол, грязные от пыли окна и стены с красными зигзагообразными диаграммами, когда простое, грубоватое «Садись, парень» заставило его вздрогнуть.

Он увидел три листка из тетради, бережно схваченные двумя руками начальника, три листочка заявления об отпуске, и еще увидел черные насмешливые глаза Митрофанова.

— Возьми другой стул. У этого поломана ножка. Сел? Ну вот… В твоем заявлении восемнадцать ошибок… Нравится? Мне нет!

Митрофанов встал и облокотился на стол. Глаза его потухли, и Костя заметил, что он сердит.

— Слушай… У тебя есть товарищи? Есть, значит. Они что, тоже неграмотные? Молодые рабочие — неучи? Неверно. Это на шестой печи неучи, поэтому — брак.

Костя хотел возразить, что-то доказать, но Митрофанов остановил его пухлой рукой и не дал говорить.

— Знаю. Ты мне все обскажи… Что у тебя на душе… Почему плохо работаете?

Костя вдруг почувствовал себя как дома и, когда те три листочка заявления, за которыми он наблюдал, легли рядом с картами заявок и отчетом, смело сказал:

— Мы не неучи. Мы работаем. А вы нас не знаете. Нам… иногда тяжело. А вот после обеда посмотрите, какую полновесную плавку выдадим…

Костя замер, а потом стал выкрикивать, защищая всех, не себя:

— Я подручный сталевара, и то со мной Гаврилов и мастер, Федосий Маркович, советуются. Никто у нас плохо не работает.

— Слушайте, Желудев! В чем тогда дело? Может, общая неорганизованность?

— Не знаю, товарищ Митрофанов…

— И я не знаю. Выкладывай свои обиды.

— Мастер не готовит меня в сталевары. А я уже четыре года хожу в подручных.

— Я запишу. Пойдешь в школу мастеров. Дальше…

— Да не обиды это. Просто не все ладно идет, и я не знаю, что главное.

— Ну, скажи мне откровенно: ты или Гаврилов, когда работаете, думаете о нашем цехе, заводе, о нашем городе… Или вы думаете о себе.

Костя засмеялся. Откровенно говорить легко.

— Сейчас я думаю об отпуске. По графику моя очередь подошла.

— Видишь ли, друг… Отпуск твой мы задержим. План по первой декаде июля мы завалили. Вот и подумай вместе со мной. Ты сейчас цеху, производству очень нужен.

Костя улыбнулся. Ему стало приятно от похвалы начальника и оттого, что он нужен производству. Он ждал, что Митрофанов скажет: «Чуешь?» — как говорил отчим, прощаясь, но начальник цеха потребовал рассказывать дальше. И Костя сказал:

— Я буду работать с плохим настроением. Отпуск не даете. Если я еще напишу заявление о комнате? Дадите?

— Есть невеста?

— Пока нету.

— Не дадим. Женатые на очереди.

— Вот видите, я прошу, а вы говорите — нет.

— Ну ладно, Желудев. Будет у тебя хорошее настроение. У всех будет. Давай вместе поднимать цех. На твоем заявлении я напишу: «Подождать». Вот видишь — пишу. Мастеру скажу, пусть даст тебе характеристику. Пойдешь в школу мастеров, поучишься, станешь сталеваром, как Гаврилов. Это хорошо, что ты не всем доволен. Ну что… будем работать?

52
{"b":"206276","o":1}