— Ну, беги домой!
Костя подхватил чемоданы, и они пошли по проспекту вниз, к заводскому пруду, где жила Тамарка, подруга.
— Ну вот. Теперь я… одна, — задумчиво вздохнула Женя.
— И как же ты будешь дальше жить?
Женя не слышала его вопроса. Она шла, опустив голову, и смотрела себе под ноги.
Костя пожалел, что сам он пока не самостоятельный и нет у него своей комнаты. Он представил себе, что она есть, отдельная, в зеленом квартале, где-нибудь там, за последней остановкой трамвая. Вместо Тамарки он прямиком бы привел сейчас туда Женю с ее чемоданами, и, вообще, это было бы здорово! Например, он приходит с работы «усталый и на лбу морщинка залегла», как поется в одной старой песне, а Женя встречает его в дверях, и подает пушистое полотенце, и смотрит на него своим синим взглядом…
— Слушай, Костя! Пойдем завтра на пруд? Уедем далеко-далеко… На целый день! Ты достанешь лодку?
Костя взглянул на Женю, увидел молочно-белые зубы, улыбку, чуть припухшие губы и две ямочки на щеках, вздохнул, вспомнив о белом пароходе, который уплывал без него, и согласно кивнул.
На водной станции утром Костя выстоял в очереди целый час и взял напрокат легкую, покрашенную розовой краской лодку с большими тяжелыми веслами. До самого вечера это их с Женей дом и корабль.
Предстоял очень приятный жаркий воскресный день.
Было людно и шумно около воды. Жители купались и загорали и играли в мяч на песчаной косе с кустами, именуемой заводским пляжем.
Голые малолетние граждане, окружив Костю, плаксиво упрашивали: «Дяденька, прокати! Ну, дяденька…»
«Дяденька» катал этот взвизгивающий от восторга детский сад около берега, пока не пришла Женя.
Она была одета легко: красное без рукавов ситцевое платье в горошек, волосы прихвачены косынкой, на ногах босоножки. В руке она держала сетку, полную помидоров. Он смотрел на улыбающуюся Женю, на ее крепкое тело, и сердце у него екало от ожидания чего-то необыкновенного и волнующего…
Город медленно отступал назад, многоэтажные белые дома на берегу чуть покачивались в знойном мареве, и стены, окна и крыши, отраженные в голубой воде, дробились, расплывались и смывались волной от лодки, которую ходко вел Костя, направляя на широкий водный простор к солнцу.
Солнце било по голой спине, он ритмично взмахивал веслами и любовался городом, босоногой Женей, жмурившей глаза от солнца, и темным заводом на другом берегу, с трубами и дымами, отражающимися в воде.
На душе хорошо, потому что вода и небо, да еще город на берегу чем-то напоминал и Венецию.
Они плыли, он смотрел на Женю, и ему хотелось поцеловать ее в губы, а потом уж плыть, но вокруг был народ, и нужно было работать веслами. Впереди еще целый день, их день, и уж чего-чего, а нацеловаться они успеют вдоволь.
Им никак не удавалось остаться вдвоем: город и люди окружали их со всех сторон. Жене было жарко. Ей хотелось снять платье и понежиться в купальнике, но было стыдно, и она терпела.
А тут еще откуда-то будто вынырнула, появилась лодка с мощным мотором. Она неслась быстро, рокотала, раскраивала водную голубую целину, отчаянно разгонялась, будто вот-вот зароется в глубину.
Слышался хохот и визг девчат, громкие выкрики парней, плясовые гаммы аккордеона, и чей-то очень веселый мужской голос лихо орал в небо, словно оповещая вселенную:
Никто тебя не любит так, как я!
Никто не приголубит так, как я!
Никто не поцелует так, как я!
И-эх! Любимая, хорошая моя!
Моторок было много. Они исчезли, и после них, горделиво летящих по воде, оставались быстро стихающие волны. Костя посмотрел на покачнувшийся борт своей лодки и с сожалением отметил, что у него уже устали руки от весел.
Женя ела помидоры.
Дымное красноватое солнце всплывало над заводом, отражаясь, качалось на сквозной белесой воде, вода там становилась темной и синей; солнце дробилось на густые лучи-линии, которые плыли, смешивались, загорались посередине отражения яркой звездой-искрой и ленивыми золотыми лопухами покачивались на воде от берега до самого горизонта.
Еще Костя подумал, что все вокруг похоже на мир, беречь который каждый день призывают газеты, и еще есть другой, личный мир, куда он устало сейчас ведет лодку.
Это одно и то же.
Их обогнал кренящийся парусник, на полотнах которого была цифра «88».
Женя громко читала какие-то стихи. Костя вслушивался.
Ты мной приговорен к любви
На много, много лет…
Ее чистый девичий голос звучал как заклинание:
Отныне это наши дни.
В них больше «да», чем «нет».
В мирной большой тишине рабочего города раздавался ее голос, который словно вещал от имени всех женщин земли:
Любовь переживет века
Не без смертей и войн…
Костя думал о том, каким будет этот воскресный день: просто времяпрепровождение или ожидание чего-то серьезного; скажет он Жене, которая сегодня была очень красивой, что она ему нравится и что вообще не мешает им взять и пожениться, чтоб каждый день быть вдвоем.
И пусть плывет себе где-то белый красивый пароход, о котором Костя мечтал, а ему здесь, на лодке, хорошо рядом с Женей и никого нет, а там, наверное, много разных неудобств и жара на железной палубе.
— А знаешь, Женя… Ты красивая.
Вода наплывала на лодку, как голубое полотнище, раздвигалась у бортов, ныряла под корму.
Костя смотрел на город, на завод, на берега, на далекие дома с солнцем в каждом окне и чувствовал, как в груди его поднималось то хорошее ощущение полноты жизни, которого так не хватало ему в последнее время. В его душе возникало равновесие, когда самое трудное: и мечты, и грусть, и тоска, и отчаяние — прошло, сгорело, рассеялось как дым и впереди — все только хорошее.
Конечно, на заводе, в цехе, положение выправится, и его печь выдаст стране сталь…
Лично он твердо знает, что любит работать и ему нравятся люди, и сейчас он сможет спокойно ответить на главный вопрос о смысле жизни, который еще вчера не давал ему покоя.
Он посмотрел, на Женю, на завод, смахнул ладонью пот со лба, удивился и восхитился, и почувствовал горячее дыхание брони домен, ровный гул рабочего шума, и вдруг ощутил себя частицей рабочего класса страны, и еще ощутил себя причастным к жизни и воскресной мирной толчее на берегах реки.
И за все это он должен быть в ответе.
И этим радостным, ласково-тревожным чувством, которое он испытывал первый раз в жизни, он приговорен к любви на много, много лет.
