«С радостью», — отвечала я. В эту минуту подали суп, и мы приступили к обеду.

Чудак наш прибыл точно в четыре. Он весьма потешно приветствовал нас обеих, затем решил проявить галантность: распустил у каждой из нас лиф и попробовал на ощупь наши груди. Мы поблагодарили его за любезность и сами сняли остальную одежду. Оставшись обнаженными, мы с Розеттой начали представлять любовниц. Старый распутник немедленно расстегнул панталоны и выставил на обозрение вялый приап, кожа которого напоминала сморщенный пергамент. Два часа он дрочил и тряс его, отрываясь лишь затем, чтобы подойти к нам, поцеловать и рассмотреть ту или иную часть наших тел, и наконец ухитрился выдавить из себя капельку. Он похвалил красоту и белизну нашей кожи и, поблагодарив нас за услугу, выразил надежду на то, что через неделю мы возобновим начатое сегодня. Мы согласились, за неимением ничего лучшего. Прощай, мне надо закругляться, ибо доложили о приходе одного из моих постоянных посетителей.

15 августа 1782 года

В прошлый понедельник, душа моя, Бандерша потребовала, чтобы я пришла в ее заведение к обеду и осталась там на ночь. Разумеется, я согласилась. Вообрази мое удивление, когда я, прибыв туда, увидела мужчину пятидесяти или даже пятидесяти пяти лет, одетого как трехлетнее дитя. Он сказал, обращаясь к Бандерше: «Мама, это моя новая няня?» «Да, — ответила та и, обернувшись ко мне, добавила: — Мадемуазель, это мой сын. Вверяю его вашим заботам, приглядывайте за ним хорошенько. Он маленький плутишка, однако все, что от вас требуется — так это как следует поколотить его. Вот палка и ремень, прошу вас не щадить негодника. Отправляйтесь с ним вот в эту комнату». Я удалилась с великовозрастным младенцем, которого мне пришлось охаживать палкой два часа кряду, прежде чем он хоть что-то спустил. Затем мы сели обедать. В час ночи легли спать и не пробуждались до утра, однако утром пришлось повторить сцену, разыгранную накануне. Согласись, любимая, вкусы у некоторых мужчин весьма странные, их нелегко постичь. Тут не обойтись без объяснений нашего знаменитого натуралиста, господина де Бюффона.

Я очень сердита на тебя за то, что мне давно не пишешь. Конечно, тут дело не в твоем адвокате, поскольку, сдается мне, ты не слишком верна ему. Таких покровителей легко обвести вокруг пальца, ибо они, как правило, точны словно часовой механизм. Но будь осторожна, не попадись, как это вышло у тебя с маркизом де… А ежели это все-таки случится, имей про запас убедительное алиби. Я не знаю другой женщины, кроме тебя, которая могла бы лгать с таким честным лицом, хотя этот талант присущ дамам нашего круга. Увы, я, к сожалению, им не обладаю: любой пустяк приводит меня в замешательство. Любимая, прошу, напиши мне как можно скорее о себе.

19 августа 1782 года

Сегодня утром, часов в одиннадцать, горничная доложила, что меня дожидается какой-то молодой человек, который хочет непременно поговорить со мною. Я велела проводить его в гостиную и, убедившись, что выгляжу вполне прилично, сама проследовала туда же. «Извините за то, что я столь бесцеремонно вторгаюсь к вам, не будучи вам представленным, но я умираю от желания обладать прелестями, коими вы так богато наделены. Смею ли надеяться, что вы мне не откажете?» И в эту самую минуту он достает кошелек, полный золота, и кладет его на каминную доску. Затем он кидается, другого слова не подберу, через всю комнату, целует меня и, повалив на софу, начинает изучать каждый закоулок моего тела и вновь покрывает меня пламенными поцелуями.

Я думала, что эти любовные прелиминарии призваны увеличить его страсть, и в любую минуту ждала от него последней вольности. Я даже пыталась помочь ему. Но милосердный Боже! Каково же было мое удивление, когда я обнаружила, что «он» — это женщина! Я разгневалась, но она бросилась ко мне в ноги со словами: «Ах, дорогая Розали, умоляю вас: не лишайте меня возможности стать счастливейшей из смертных!» Напрасно я пыталась возражать — ощущение, какое она вызвала во мне, оказалось слишком сладостным. К тому же, мне хотелось узнать, чем закончится эта история. Я расслабилась, а она, упросив меня доставить ей удовольствие посредством руки, кинулась на меня и погрузила язык в грот наслаждений. Господи, с каким проворством она проникла в каждый уголок! Удовольствие мое было неописуемым — ее рот неоднократно наполнялся горько-сладким нектаром любви. Мои ладони тоже были все мокры.

После часа, проведенного в упоительных забавах, мы устроили передышку, поскольку были чрезвычайно утомлены. Она попросила чашку шоколаду. Мы попивали дымящийся напиток, и тут я позволила себе выразить удивление, что такая миловидная девушка имеет такие наклонности. «Ах, — возразила она, — если бы вы знали мою историю, вы бы так не удивлялись». Эти слова подогрели мое любопытство. Я попросила ее рассказать свою историю. Мне пришлось ее уговаривать, но наконец она уступила моей настойчивости и поведала о своих приключениях.

После она попросила, чтобы я еще раз оказала ей благоволение. Я охотно согласилась. Ах, дорогой друг, снова эта женщина заставила меня испытать самое сладостное чувство. Однако, думаю, что мне не следует слишком часто предаваться таким забавам, дабы не превратиться в трибаду. Покончив со вторым кругом удовольствий, достойная дама удалилась, оставив на каминной доске еще двадцать пять луидоров. Что до меня, так я подкрепилась крутым бульоном и проспала до семи вечера, а когда проснулась, сразу принялась описывать приятное происшествие моей дорогой Евлалии.

Из Парижа, 30 августа 1782 года

Дорогая подруга,

В прошлый четверг у Николетты я повстречала немецкого барона, который предложил мне четыре луидора, если я соглашусь поужинать и переспать с ним. Когда подали второе блюдо, вошла Виктория. Она доложила, что меня дожидается в прихожей мужчина, который желает переговорить со мной. Это был Д., из королевских телохранителем. Он бежал из Версаля, чтобы провести ночь в моих объятиях. Я старалась убедить его, что это невозможно, но он и слушать ничего не хотел. «Пусть отправляется восвояси», — сказал он про барона. «Но, — возразила я, — не думай, что он уступит без борьбы». Я умоляла его быть благоразумным и не вовлекать меня в скандальную историю, однако все напрасно — он не прислушивался к доводам здравого смысла. Хорошо еще, что я не потеряла голову и придумала уловку, на которую, к счастью, юноша охотно согласился. Договорившись, что он станет усердно потчевать нашего тевтона крепкими напитками, я представила его барону как родственника, привезшего мне новости о моей семье, и оставила обедать с нами. Когда барон сильно захмелел, я проводила его к себе в спальню, велела горничной постелить на своей кровати чистые простыни, на которые легла с Д., а Викторию отправила к барону. В шесть часов утра Д. ушел, тогда мы с горничной поменялись местами. Когда я легла рядом с бароном, меня тут же сморил сон — настолько я утомилась с Д., что не просыпалась до одиннадцати утра. Вообрази мое удивление, когда, пробудившись, я не увидела рядом барона.

Видимо, устыдившись зрелища, какое он явил минувшей ночью, немец тихо поднялся и выскользнул из дома. Кто бы мог подумать? Как это непохоже на большинство его соотечественников! Те не стали бы терзаться из-за такого пустяка. Я надолго запомню этот эпизод. Прощай, дорогая. Как видишь, я держу свое обещание и никогда не пишу тебе без того, чтобы не поведать нечто, заслуживающее твоего внимания к розыгрышам.

P. S. Забыла рассказать о мужчине с любопытным дефектом, которого я повстречала в заведении Бандерши. У него одно яйцо! Видала ты когда-нибудь такое? Я так в первый раз. Он сообщил мне, что этот недостаток не позволил ему стать священником. Разве не удивительно? По-моему, яйца для них только обуза, коли они должны исполнять целибат. На мой взгляд, их всех надобно кастрировать. Не сомневаюсь, что в этом случае число их уменьшилось бы с необыкновенной быстротою.