Однажды ночью, воздав мне знаки внимания, которые ничуть не умалялись со временем. Мартен услыхал мои печальные вздохи и почувствовал, как дрожит у меня рука, когда он взял ее в свои ладони. От него не укрылось смятение, в каком я пребывала. Получив ответ на вопрос, в чем причина моей меланхолии, он начал нежно утешать меня.
«Ах, Мартен, ты меня погубил. Не говори, что я к тебе охладела, ибо я ношу во чреве доказательство моей любви, и это повергает меня в отчаяние. Я беременна».
Когда его изумление уступило место глубокому раздумью, я не знала, как к этому отнестись. В жестоких обстоятельствах Мартен оставался моей единственной надеждой. Что означало его замешательство? Может быть, он размышлял о том, как устраниться от ответственности? Что если он обдумывал пути побега, дабы оставить меня лицом к лицу с печальными последствиями? Я молила Бога, чтобы он не покидал меня, ибо предпочитала умереть, любя его, нежели жить, ненавидя. От таких мыслей на глаза набежали горючие слезы, но когда Мартен обещал сделать все, что в его силах, я перестала плакать. Мне казалось, будто я восстала из мертвых.
Переполнившись радостью, я хотела узнать, как он собирается избавить меня от бремени. Мартен ответил, что он даст мне некое снадобье, обнаруженное в шкафу отца Жерома и которое, по его словам, с успехом применяла сестра Анжелика.
Я навострила уши, когда он обронил это замечание. Мне не терпелось узнать подробнее о том, что было между монахом и сестрой Анжеликой, ибо к последней я питала смертельную ненависть, поскольку она отнеслась ко мне хуже остальных после случая с Верландом. Раньше я всегда полагала ее непорочной и чистой, как первый снег, но, как оказалось, обманывалась. Очевидно, она умело прятала свои истинные наклонности под маской напускной набожности, а сама находила время якшаться с отцом Жеромом.
Мартен поведал мне все в подробностях. Копаясь в пожитках отца Жерома, он наткнулся как-то на письмо сестры Анжелики, в котором она извещала своего любовника о том, что попала в то же затруднительное положение, что и я. Отец Жером послал ей флакон средства, какое теперь Мартен намеревался похитить и дать мне. После сестра Анжелика в письме поблагодарила отца Жерома за снадобье, ибо оно сработало великолепнейшим образом. Опасность миновала, и они могли возобновить свои отношения.
«Дорогой друг, — настоятельно сказала я Мартену, — непременно принеси завтра это снадобье. Тем самым ты избавишь меня от всех моих тревог, а я смогу осуществить мщение ненавистной Анжелике».
Не задумавшись, чего будет стоить ему моя опрометчивая просьба, следующей ночью Мартен принес мне и снадобье, и разоблачительные письма.
Мне не терпелось прочесть их, но я сообразила, что во избежание подозрений лучше не зажигать свечу, поэтому я благоразумно отложила чтение до утра. Лишь только солнце осветило первыми лучами комнату, я с жадностью прочла их от начала до конца. Письма были полны страсти, с какой сестра Анжелика описывала свой эротический экстаз, употребляя слова и выражения, на которые, как я раньше считала, она была неспособна. Она ничего не стеснялась, живописуя свои чувства и любовный пыл, ибо рассчитывала, что отец Жером последует ее совету и сожжет эти письма, но он оказался недостаточно благоразумен и, вопреки ее увещеваниям, сохранил их. Теперь в моих руках было грозное оружие.
Некоторое время я обдумывала лучшие способы употребления сих порочащих свидетельств, дабы уничтожить мою врагиню. Передать их матушке настоятельнице в собственные руки было чересчур рискованно, поскольку тогда мне пришлось бы объяснять, как они ко мне попали. Не шла речь и о том, чтобы прибегнуть к содействию посредника.
Можно было оставить письма под дверью, но и эту идею я отринула, ведь подозрение пало бы на Мартена, потерять которого мне было невыносимо. Наконец я решила повременить с осуществлением мстительных планов, пока не минует непосредственная опасность.
Мы с Мартеном условились о перемирии в наших любовных баталиях на восемь дней. За это время эликсир должен был оказать свое действие. Когда срок истек, я приступила к осуществлению своих планов. Успех превзошел самые радостные ожидания. Матушка настоятельница, обнаружив письма у себя под дверью, призвала сестру Анжелику и примерно уличила ее. Может быть, она проявила бы большую снисходительность, когда бы ее не переполнял гнев, ибо она завидовала сестре Анжелике. И хоть, как я отмечала, у нее не было недостатка в средствах, коими можно облегчать плоть, дильдо — всего лишь жалкая замена натурального предмета. Аббатиса не могла простить Анжелике, что та располагает естественным средством.
Монашку заточили в одиночестве в дальней келье, посадив на диету, состоявшую из хлеба и воды.
Прошло немного времени, и я пожалела о совершенном. Приступая к мщению, я тешила себя мыслью, что гроза обрушится лишь на сестру Анжелику, однако дела зашли далее, нежели я ожидала. Отец Жером, негодуя, что его пассию отлучили от него, заподозрил, что причиной всему был его клирик, мой любовник. Не долго думая, он обвинил его во всей этой истории и с треском вышиб из монастыря. Больше я не видела милого Мартена.
Такова моя повесть, Сюзон, — заключила Моника свой рассказ. — Прошу сохранять ее в секрете. Теперь ты знаешь, какие наслаждения я испытала. Будь мой милый рядом, я бы задушила его поцелуями.
Моника вся возгоралась, когда вспоминала о Мартене, да и на меня ее рассказ произвел большое впечатление. Невольно мы возобновили любовные игры, которые хоть как-то восполняли ей ее потерю. Они напоминали ей о тех радостях, что она испытывала с Мартеном. Мгновенно забывая о том, что рядом с ней — юная девушка, она обманывалась мыслью, будто я — это он, и расточала мне те же ласки и нежные слова, какие адресовала прежде Мартену.
Для себя я не представляла большего счастья, нежели то, что подарила мне Моника. Желая любой ценой оживить прошлое, она показала мне позу, которая была у нее и ее любовника в числе любимейших. Это когда головами в разные стороны. Впоследствии я узнала, что позу обычно называют «69». В таком положении мы обнимали друг дружку, покуда не начиналось обильное выделение жидкости. После минутной паузы восторги возобновлялись с новой силой. Мы не могли насытиться, и только утомление клало конец нашим играм.
Расставаясь, мы обещали на следующий день повторить увеселения. Встречи наши прекратились лишь тогда, когда я возвратилась из монастыря домой.
In flagrante[3]
Поскольку Сюзон без всякой робости рассказывала мне о том, чем они занимались с Моникой, мои надежды на успех неизмеримо возросли. Однако я решил не торопиться, чтобы не спугнуть удачу. Я старался унять волнение, но оно не укрылось от глаз Сюзон.
Я полюбопытствовал, была ли сестра Моника хороша собою.
— Она прекрасна, как ангел, — без колебаний сказала Сюзон. — У нее изящная, тонкая талия, белая, шелковистая кожа, приятный цвет лица, прелесть которого подчеркивают огромные голубые глаза и алые губки, а второй такой груди не сыщешь во всем свете.
— О, как я ей сочувствую, — заметил я, — ибо теперь она потеряла и тебя. Ей не позавидуешь, бедняжке, которой всю жизнь предстоит провести в монастыре.
— Тут ты ошибаешься, — поправила меня Сюзон. — Моника лишь недавно надела монашескую вуаль для того, чтобы сделать приятное матери, но последних обетов еще не дала. Судьба ее зависит от ее брата, которого изувечили в драке, случившейся в борделе. Если брат умрет, что скорее всего, то Моника останется единственным ребенком в семье, и тогда ее матушка не захочет, чтобы род их прекратился.
— Бордель! — воскликнул я. — А что это такое?
— Скажу со слов Моники, — отвечала Сюзон. — Ей все известно о подобных вещах. Это место, где собираются девушки и женщины легкого поведения. Назначение их состоит в том, чтобы принимать знаки внимания развращенных мужчин и удовлетворять их прихотям за вознаграждение. Тем они зарабатывают себе на жизнь.
