Дорожная тряска нарушила все мои расчеты. За лье от Парижа я произвела на свет отвратительное подобие человека, плод злодейской страсти. Поскольку я была одета под монаха, попутчики в этом почтовом дилижансе немало позабавились, узрев такое чудо. Мой спутник немедленно ретировался, оставив меня одну с моими горестями. Надо мною сжалилась одна сердобольная женщина. Она сдала меня в больницу для бедных в Париже. Там меня спасли от смерти, но я оказалась без гроша в кармане. Все, думаю, пропала я, но тут мне встретилась девушка. Она научила меня ремеслу, с каким я не расстаюсь до сих пор. В жизни моей было много несчастий, но я не жалуюсь, потому что вновь повстречалась с тобой. А как ты? Ты оставил монастырь? Почему ты в Париже?

— Я тоже оказался здесь к несчастью, — отвечала я, — невольной виновницей которого стала твоя лучшая подруга.

— Лучшая подруга? — повторила Сюзон недоумевая. — Разве у меня остались подруги? А, должно быть, ты говоришь о сестре Монике.

— Попала в самую точку, — сказал я. — Однако давай сначала поедим, а то мне придется долго рассказывать.

Трапеза, какую я делил с Сюзон, оказалась самой восхитительной в моей жизни. Тем не менее мое желание остаться с сестрой наедине и нетерпение, с каким она хотела выслушать мой рассказ, заставили нас довольно быстро выйти из-за стола и удалиться в ее каморку. Там, лежа на кровати и прижимая к себе Сюзон, я рассказал ей о том, что случилось со мною с того дня, как я покинул дом Амбруаза.

— Так значит я не твоя сестра, — сказала Сюзон, когда я закончил свой рассказ.

— Не жалей об этом, — утешал я ее, — хоть ты и не сестра мне, ты остаешься по-прежнему моей обожаемой Сюзон, ангелом моего сердца. Забудем о несчастливом прошлом и будем считать, что жизнь наша началась сегодня, когда мы вновь обрели друг друга.

Проговорив это, я пламенно поцеловал ее груди, рука моя потянулась вниз, промеж ее бедер, и только я собрался уложить ее на спину, как она вскричала:

— Прекрати! — и вырвалась из моих объятий.

— Прекратить? — воскликнул я, крайне удивленный. — Как ты можешь говорить такое? Как ты можешь отвергать проявления моей страсти?

— Погаси эту страсть и оставь желания, а я подам тебе в том пример, — печально проговорила она.

— Сюзон, ты, видно, не любишь меня больше, коли говоришь такое! Теперь ведь ничто не может помешать нашему счастью.

— Ничего, говоришь? — вздохнула она. — Как ты ошибаешься.

Тут у нее по щекам заструились слезы. Я заставил ее рассказать о том, что так печалит ее.

— Неужто тебе хочется делить со мною мою беспутную жизнь? Даже если ты готов заплатить такую цену, то я не позволю тебе сделать это.

— Думаешь, меня может остановить столь слабое возражение? — воскликнул я. — Мне и умереть с тобой радостно, милая Сюзон!

Я проворно уложил ее на спину и делом доказал, что я ничего не боюсь.

— Ах, Сатурнен, ты потерянная душа, — сказала она сквозь слезы.

— Пусть потерянная, лишь бы рядом с тобой.

Дорогой читатель, оставляю твоему воображению дорисовать те восторги, что сподобился я испытать. Давно я не получал такого наслаждения.

День наступил так же незаметно, как исчезла ночь. Ни на минуту не выпускал я Сюзон из своих объятий. Я забыл про все свои печали. Скажу больше, я забыл о том, что существует вселенная.

— Мы никогда не расстанемся, дорогой брат, — сказала мне Сюзон. — Где тебе сыскать такую нежную любовницу? Да и мне не найти столь пылкого друга.

Я поклялся ей никогда не оставлять ее, но судьба рассудила иначе, и вскоре нам вновь пришлось разлучиться, на сей раз навсегда. Над нашими головами собрались тучи, но мы были так ослеплены страстью, что не заметили опасности.

— Спасайся, Сюзон! — в страхе крикнула запыхавшаяся девушка, которая вбежала к нам в комнату. — Не медли! Беги потайной лестницей.

Изумленные, мы вскочили с постели, но было уже поздно. В каморку ворвался дюжий солдат. Сюзон в ужасе закричала и прижалась ко мне. Солдат, несмотря на мои усилия, вырвал ее у меня из рук. Я впал в праведную ярость, которая придала мне сил. Отчаяние же сделало меня непобедимым. Я поднял кочергу, ставшую в моих руках смертельным оружием, и мощным ударом сразил несостоявшегося насильника. Он пал к моим ногам. Меня схватили, и я, хоть и отчаянно сопротивлялся, вынужден был уступить. Злодеи связали меня, как был, голого.

— Прощай, Сюзон! — крикнул я, стараясь простереть к ней руки. — Прощай, любимая сестра!

Меня столкнули с лестницы так немилосердно, что, сосчитав ступень за ступенью, я потерял сознание.

Здесь можно было бы поставить точку в истории моих злоключений, но дорогой читатель, ежели в твоей душе есть хоть крупица сострадания, благоволи выслушать эту печальную повесть до конца. Разве мало я пролил слез? Теперь я в безопасной гавани, но до сих пор горюю о последствиях кораблекрушения. Прочти эту повесть до конца, дабы понять, как страшны плоды развращенности. Удачлив тот, кто заплатил за них не такую дорогую цену, как ваш покорный слуга.

Очувствовавшись, я понял, что нахожусь на больничной койке. В ответ на мой вопрос мне сказали, что больница эта называется Бисетр. Господи! Бисетр. Я окаменел от ужаса и в то же время ощутил невыносимый жар. Меня лечили лишь затем, чтобы обнаружить недуг куда опаснее переломанных костей — люэс. Новое наказание небес я принял безропотно.

«Сюзон, — сказал я про себя, — я не жаловался бы на судьбу, когда бы ты не страдала той же болезнью».

Заболевание становилось все более тяжелым, и понадобились сильные средства. Мне сообщили, что ради спасения жизни я должен перенести некоторую операцию. Когда я узнал, в чем она заключается, то упал в обморок настолько глубокий, что лекари решили, что я умер. Если бы так оно и было! Придя в себя после операции, я протянул руку к тому месту, в котором чувствовалась боль.

— Я теперь не мужчина! — возопил я так громко, что крик мой раздался даже в самых отдаленных уголках Бисетра.

Тогда моим единственным желанием было умереть. Я потерял способность радоваться жизни и с ужасом думал о том, кем я стал. Отец Сатурнен, некогда услада женщин, теперь превратился в ничто. Жестокая судьба лишила его самого драгоценного достояния. Кто я, если не евнух?

Однако смерть не откликнулась на мои призывы. Мало-помалу я восстановил здоровье, и главный лекарь сказал, что я могу покинуть больницу.

— Покинуть? — растерянно спросил я. — Но куда мне идти? Не знаете ли, что сталось с молодой женщиной, которую скорее всего доставили в Бисетр в тот же день, что и меня?

— Ей повезло больше, чем вам, — сурово сказал лекарь. — Она скончалась во время лечения.

— Значит, она умерла, — пробормотал я в смятении, сраженный последним ударом. — Она умерла, а я вот живу.

Я пытался в ту же минуту покончить с собой, но меня остановили и показали на дверь.

Одетый во рванье и без гроша в кармане, я решил отдать себя в руки судьбы. Будь что будет. Я брел по большаку из Парижа и наткнулся на стены картезианского монастыря, за которыми царствовала полная тишина.

«Счастливы те, — подумал я, — кто живет в сей обители, защищенные от превратностей судьбы. Их чистые, невинные души не ведают мучений, что выпали на мою долю».

Стремление приобщиться к блаженной жизни заставило меня пасть в ноги отцу-настоятелю. Я рассказал ему о своих бедствиях и просил о чести быть принятым в орден картезианцев.

— Сын мой, — сказал он, возложив руки мне на плечи, — ты обрел тихую пристань после многих невзгод. Живи здесь и будь счастлив, если сможешь.

Первое время я ничего не делал, но потом мне назначили послушание, и постепенно я поднялся до положения привратника. Эти обязанности я исполняю по сей день.

Здесь мое сердце ожесточилось в ненависти ко всему мирскому. Здесь жду я смерти, не желая и не страшась ее, и, надеюсь, что когда я покину эту юдоль печали, на моем надгробии золотыми буквами высекут нижеследующее: