Я должен был признать справедливость ее упреков, ибо и впрямь употреблял применительно к мадам Динвиль те же нежные выражения, какие раньше адресовал Сюзон.

— Ах, Сюзон, — виновато проговорил я, — твои резкие слова убивают меня. Прошу тебя, остановись. Не губи того, кто боготворит тебя. Твои слезы повергают меня в отчаяние. Ты и представить себе не можешь, как я люблю тебя.

— Ах, — вздохнула она, — ты возвратил меня к жизни. Отныне я запрещаю тебе думать о ком-либо, кроме меня. Со вчерашнего дня ты постоянно в моих мыслях. Твое лицо преследует меня всюду, куда бы я ни пошла. А теперь слушай, Сатурнен. Если я и согласилась простить тебя за все дурное, что ты мне причинил, то делаю это при одном условии: обещай мне больше никогда не видеться с мадам Динвиль. Готова ли твоя любовь ко мне на такую жертву?

— О, да! — радостно воскликнул я. — Ради тебя мне ничего не стоит расстаться с ней. А все ее прелести не стоят одного твоего поцелуя.

Проговорив слова примирения, я подарил ей пламенный поцелуй, который она благосклонно приняла.

— Сатурнен, а теперь скажи мне кое-что, да смотри, не обманывай, — вкрадчиво сказала Сюзон и при этом нежно пожала мне руку. — Уверена, что моя крестная захочет увидеться с тобой еще не раз. Когда она велела прийти?

— Через три дня, — признался я.

— И ты, конечно же, пойдешь? — печально спросила Сюзон.

— Скажи мне, как поступить? — безнадежно вымолвил я. — Если я к ней приду, она станет укорять меня в безразличии, а если не приду, то не увижусь с милой Сюзон.

— Я хочу, чтобы ты вернулся в замок, — твердо проговорила Сюзон и решительно тряхнула своей очаровательной головкой, — но она не должна тебя видеть. Я же притворюсь больной и на весь день останусь в постели. Таким образом мы проведем время наедине. Однако ты не знаешь, где моя спальня. Иди за мной, я покажу.

Я следовал за Сюзон и, пока шел за ней, меня не покидало предчувствие чего-то непоправимого.

— Вот комната, которую мне здесь предоставили, — сообщила Сюзон. — Надеюсь, ты в ней не почувствуешь себя несчастным?

— Ах, Сюзон, — вздохнул я, — какие радости ты мне сулишь. Мы будем вместе, ты да я, и оба мы предадимся восторгам любви. Мы испытаем такое блаженство, о котором ты и не мечтала.

Она ничего не ответила, словно погрузившись в глубокую задумчивость. Полагая, что я сказал что-то не то, я заставил ее объясниться.

— Я тебя прекрасно поняла! — взволнованно воскликнула она. — Да, мы удовлетворим все наши любовные капризы, да, видно, ты не очень этого хочешь, ежели готов ждать три дня.

Ее упрек возымел нужное действие.

Невозможность доказать ей, что она ошибается, повергала меня в отчаяние. Я мучился всем своим существом. Как глупо было растратить все силы на мадам Динвиль! Как я теперь сожалел о тех наслаждениях, коими одарил ее. Безутешный и подавленный, внутренне я проклинал ее.

«Милосердный Боже! — поднимался неслышный крик из самых глубин моей души. — Вот я наедине с Сюзон — то, о чем всегда мечтал. Я отдал бы всего себя, до последней капли крови, лишь бы сделать ее счастливой. Вот и она, ждет меня и стремится ко мне, а я беспомощен. Испит до самого донышка. Что же предпринять для того, чтобы извлечь выгоду из этого редкостного случая?»

Вдруг я вспомнил о пилюлях мадам Динвиль. Не сомневаясь, что они произведут тот же самый эффект, что и лосьон, я проглотил несколько пилюль. В предвкушении того, что скоро мне удастся удовлетворить настойчивое желание Сюзон, я пылко обнял ее, и это обмануло нас обоих. Сюзон приняла это за знак страсти, а я поверил, что ко мне вернулась прежняя мужественность.

В ожидании близившегося блаженства Сюзон лежала навзничь на кровати. Моля Бога о том, чтобы мне не пришлось ее разочаровать, я взобрался на нее и вручил ей прямо в руки по-прежнему вялый член. Я был уверен, что ее изящная ладошка усугубит и ускорит действие пилюль и орган быстро придет в желательное состояние. Сюзон и сдавливала его, и массировала, и сосала. Все напрасно. Сам я напрягался в тысячу раз более рьяно, нежели когда имел дело с мадам Динвиль, но ничего не помогало. Он был мертв.

«Настал момент, когда драгоценная Сюзон, предмет всех моих желаний, у меня в руках, а я все равно что труп, — поносил я себя. — Вчера я боготворил ее груди, эти бесподобные полушария, а сегодня они оставляют меня холодным. Неужели они успели измениться с того времени? Конечно, нет. Они такие же гладкие и упругие. Кожа ее восхитительна на ощупь. Обнаженные ляжки должны бы привести меня в неистовство, а я ввожу в ее удивительную маленькую п…ду палец, но это все, что я могу туда ввести».

В то время, как Сюзон вздыхала да сокрушалась о моей апатичности, я проклинал подарок мадам Динвиль. Теперь я был уверен, что она предугадала развитие событий и нарочно вручила мне эти пилюли, дабы лишить меня сил и способностей вплоть до следующего нашего свидания.

Я уж было собрался рассказать обо всем Сюзон, как вдруг невидимая рука бесшумно откинула полог кровати, и я схлопотал смачный шлепок по заднему месту. Лишившись от страха разума, я оставил бедную Сюзон вместе с привидением, а сам ради спасения жизни позорно бежал.

Но и возвратясь домой, я не мог унять дрожь. Юркнув в постель, я с головой накрылся одеялом.

Страх вкупе с утомлением вскоре заставили меня забыться сном. Наутро я пробудился в таком расслаблении, что не сумел сразу выбраться из постели. Изумившись усталости, которую я мог приписать только гимнастическим упражнениям вчерашнего дня, я впервые осознал, насколько важно соблюдать рацион в амурных делах и как дорого платят те, кто внимает похотливым сиренам, которые выпивают ваш костный мозг и выжимают из вас все до последней капли. Впрочем, эти запоздалые рассуждения довольно неумны, ибо раскаяние не может служить утешением.

Однако, юность жизнерадостна и весела. Мало-помалу ко мне возвратились силы, что позволило мне отбросить мрачные размышления и вернуться к событиям прошедшей ночи. Я очень тревожился за судьбу Сюзон, оставшейся наедине с фантомом. С ужасом я представлял себе то страшное, что могло с нею приключиться.

«Ее, верно, уже нет в живых, — говорил я себе с прискорбием, — ведь она такая робкая и застенчивая, что едва ли выдержала этот ужас. Теперь я не увижу ее, кроме как в гробу».

Сраженный мрачными мыслями, я заливался слезами. В эту минуту в комнату вошла Туанетта.

Увидев ее, я зарыдал сильнее, ибо был уверен, что она явилась подтвердить мои худшие опасения. Ее молчание, однако, вселило в меня надежду, что подозрения мои беспочвенны. Вероятно, Сюзон успела бежать, так же, как и я. Скорбь, которую я испытывал при мысли о кончине Сюзон, уступила место любопытству. Мне было интересно знать, как разыгрывались события после моего позорного бегства. Но Туанетта пришла только затем, чтобы выяснить, почему я не появился на завтраке.

Два дня покою, которые прописала мне мадам Динвиль, истекли. Наступил третий день. И хотя природная твердость восстановилась, я чувствовал лишь небольшую склонность к увеселениям в замке. Воспоминание о случившемся парализовало мои желания прежде, чем они возникали. Дабы подавить в себе оставшиеся сексуальные стремления, я принял все до одной пилюли, которые дала мне мадам Динвиль. Благодаря им я проспал несколько часов кряду, а, пробудившись, обнаружил у себя такую эрекцию, подобную которой никогда за собой не замечал. Напряженное орудие подрагивало и жаждало удовлетворения.

Я чрезвычайно смутился и растерялся. Любезный читатель, верно, улыбнется. Он напомнит мне, что ладонь да пять пальцев — это все, что необходимо для облегчения страданий. Совершенно верно! Можно пойти дальше и сказать: «Дом-Бугр, у тебя на руке пять пальцев — надежное средство от невоздержанности плоти. Так почему же ты их не используешь? Как ты думаешь, что делают священники, когда поблизости не оказывается услужливых монашек или прихожанок? Ведь не всегда в твоем распоряжении бордель или набожная дурочка. Разумеется, они до посинения мастурбируют. Простаки полагают, что их бледность объясняется аскетическим образом жизни, но теперь тебе известно, отчего она происходит. Так почему же не обратиться к средству, которое они с успехом применяют?»