— Вот что она сделала только за то, что я попытался поцеловать ее, — хмуро заметил аббат. — Ее поцелуи очень дорого обходятся.

Я приятно удивился свободной манере, в которой аббат Филло рассказывал о своей неудаче, и стойкости, с которой он переносил насмешки мадам Динвиль.

Пока она совершала туалет, аббат, невзирая на печальное состояние своей физиономии, флиртовал с ней, отпускал фривольные остроты, помогал ей привести в порядок прическу и рассказывал забавные истории, от которых она смеялась до слез. Затем мы все отправились обедать.

За столом нас было четверо: мадам Динвиль, Сюзон, аббат Филло и я. Я сидел напротив Сюзон и являл собою жалкое зрелище. Аббат, место которого было рядом с Сюзон, сохранял самообладание вопреки непрекращавшимся подшучиваниям со стороны мадам. От меня не укрылось смущение Сюзон, но тайные взгляды, что она бросала на меня, говорили о том, как ей хочется остаться со мною наедине. Уныние, написанное у нее на лице, заставило меня позабыть о мадам Динвиль, и я с нетерпением ждал окончания трапезы, чтобы воспользоваться случаем и улизнуть куда-нибудь вместе с Сюзон.

Когда, после кофию, мы поднялись из-за стола, я незаметно кивнул сестре. Она поняла и первой покинула комнату. Я готовился проследовать за ней, но тут мадам Динвиль остановила меня, сказав, что ей было бы желательно, чтобы аббат и я сопровождали ее во время променада. Прогулка в четыре часа пополудни под жарким летним солнцем! Аббат нашел затею мадам странной, да только она предложила это отнюдь не затем, чтобы добиться его похвалы. Она знала свое дело. Будучи уверена, что Филло, по причине своей тщедушной комплекции и нежной кожи, не согласится гулять под палящими лучами, она безошибочно предугадала его отказ. Я тоже предпочитал уклониться, дабы остаться с Сюзон, но не успел придумать правдоподобного предлога, в результате чего стал козлом отпущения.

Мы неторопливо прогуливались, но не по тенистым аллеям, а между куртин и клумб, где лучи солнца были нестерпимыми. Единственной защитой мадам Динвиль служил маленький веер. У меня вовсе ничего не было, но я стоически переносил мучения. Аббат, сидя на крыльце, смеялся над нашей глупостью, однако после того, как мы совершили несколько кругов, он озадаченно умолк. Я по-прежнему не понимал, что на уме у мадам Динвиль. Также не понимал я, как ей удается терпеть палящую жару, которую даже мне с трудом удавалось переносить. Не догадывался я, какую дорогую награду приготовила мне мадам за верную службу.

Упорство, с коим мы продолжали прогулку, вскоре наскучило аббату, и он удалился в замок. Когда мы оказались на одной из дальних дорожек, мадам Динвиль повела меня в упоительно прохладную беседку.

— Разве прогулка наша закончилась? — невинно поинтересовался я.

— Нет, но, полагаю, на сегодня достаточно солнца, — отвечала она.

Пытливо посмотрев на меня, чтобы понять, не догадываюсь ли я об истинной причине променада, мадам убедилась, что мне и невдомек, какое блаженство она мне уготовила. Она взяла мою руку и с чувством сжала ее, а затем, словно в чрезвычайном расслаблении, положила голову ко мне на плечо, причем ее лицо оказалось так близко от моего, что я был бы болваном, ежели не поцеловал бы ее. Поцелуй был встречен безо всяких возражений.

«Ого, — подумал я, — так вот в чем заключается ее игра! Хорошо, что нас тут никто не потревожит».

И правда, беседка находилась внутри лабиринта, многочисленные повороты которого надежно укрывали нас от любопытных взглядов.

Теперь она села в траву под сень деревьев. Идеальное место для достижения цели, какую, не сомневаюсь, она преследовала. По ее примеру я присел рядом. Она подарила меня проникновенным взглядом, сжала мою ладонь и откинулась на спину. Веря, что наступила решительная минута, я приготовил свое оружие, но тут вдруг ее сморил сон. Сначала я подумал, что это легкая сонливость, вызванная зноем, и что мне будет легко растормошить ее, но когда она, после того, как я несколько раз повторил попытки разбудить ее, отказалась просыпаться, я, по простоте своей, поверил в подлинность ее сна, в чем поначалу сомневался, учитывая его внезапность и глубину.

«Как водится, мне не повезло, — сказал я себе. — Я бы не возражал, если бы ты заснула после того, как я удовлетворил свои желания, но непростительно быть столь жестокой в тот момент, когда ты разожгла во мне крайнее вожделение».

Я был безутешен. Душа печалилась при виде спящей мадам. Она была одета, как в день нашей первой встречи, то есть в платье с полупрозрачным верхом, и сквозь кисею просвечивали бесподобные груди, которые были так близко и в то же время так далеко. Полушария, увенчанные аппетитными земляничками, то вздымались, то упадали, а я тем временем с восхищением пожирал их глазами, упиваясь их белизной и соразмерностью.

Желание мое достигло высшей точки, и я решился непременно разбудить ее, но, опасаясь, что она рассердится, отказался от своего намерения. Пусть она проснется сама собою, постепенно, так рассуждал я, но сам не мог удержаться от того, чтобы не положить ладонь на ее соблазнительную грудь.

«Сон ее столь глубок, что она не проснется от моего прикосновения, — убеждал я себя, — а ежели и проснется, то всего лишь пожурит меня за дерзость, да это не так уж страшно».

Не спуская глаз с ее лица, я протянул дрожащую руку к одной из заманчивых выпуклостей, готовый пойти на попятную при появлении первых признаков бодрствования, но она мирно спала, и тогда я откинул прозрачную материю и прикоснулся пальцами к шелковистой поверхности. Рука моя, точно ласточка над водою, то скользила по ее груди, то взмывала вверх.

Я настолько расхрабрился, что запечатлел нежный поцелуй на одном из розовых бутонов. Мадам не шевельнулась. С другим бутоном я обошелся точно так же. Изменив положение своего тела, я стал еще смелее и заглянул к ней под юбку, дабы проникнуть в сад любви, но ничего не добился, поскольку она лежала, скрестив ноги. Если не удалось разглядеть, так, может, получится пощупать? Ладонь моя медленно поднималась по ее бедру, пока она достигла подножия крепости Венеры. Кончик пальца был у самого входа в грот. Я рассудил в том смысле, что уже зашел достаточно далеко, но, достигнув сих областей, опечалился и раздосадовался пуще прежнего. Как мне хотелось узреть воочию то, до чего только что дотрагивался! Я отдернул бесстыдную руку и сел, наслаждаясь зрелищем спящей красоты. Выражение лица мадам по-прежнему оставалось безмятежным. Казалось, сам Морфей дал ей своего снотворного зелья.

Неужели меня обманули глаза? Неужели у нее дрогнули ресницы? Я порядочно испугался и посмотрел опять, на сей раз более внимательно. Нет, глаз, который, как мне показалось, приоткрылся на мгновение, был по-прежнему плотно сомкнут.

Успокоившись, я призвал все свое мужество и начал осторожно поднимать ей юбку. Она чуть вздрогнула, и я, уверенный в том, что разбудил ее, возвратил юбку в первоначальное положение. Сердце мое бешено колотилось, как у человека, едва избежавшего непоправимой беды. Подавленный ужасом, я сел рядом с мадам и уставился на ее восхитительную грудь. С чувством облегчения я увидел, что сон ее продолжается. Она лишь переменила положение, и какую чудную позу она приняла!

Ноги ее перестали быть скрещенными, а когда она, согнув в колене, приподняла одну из них, юбка ее упала на живот, открыв волосатый холмик и п…ду. От бесподобного вида у меня голова пошла кругом. Вообразите себе полную ножку в легкомысленном чулке, удерживаемом изящной подвязкой, крохотную ступню в модной туфельке и бедро, точно из алебастра. Карминную п…ду окружало кольцо эбеново-черных волос, и она источала такой пьянящий аромат, куда там твой ладан! Я вставил пальчик в щелку и слегка пощекотал. В ответ она шире развела бедра. Тогда я приложился к ней губами, стараясь погрузить язык как можно глубже. Слова бессильны, дабы описать мощь возникшей у меня эрекции.

Теперь меня уже ничто не могло остановить. Страх, осторожность и почтение я оставил в стороне. Страсть моя, словно поток, все смывала на своем пути. Даже если бы она была любимой женой султана, я все равно имел бы ее в присутствии сотни вооруженных ятаганами евнухов. Вытянув свое тело вдоль ее и упираясь руками и коленями в землю, дабы не слишком отягощать ее и тем самым не пробудить, я мало-помалу загнал член в ее дырку. Я соприкасался с нею единственной частью тела, которую вдвигал и выдвигал с величайшей осторожностью. Медленные, зато ритмичные движения усиливали и продлевали неописуемое блаженство.