Между тем дипломатия тоже не бездействовала. Как сообщает Тит Ливий (XXI, 6, 8), летом 219 года неподалеку от осажденного Сагунта высадилось римское посольство. Полибий об этой миссии не упоминает, поскольку его рассказ о переговорах касается лишь той встречи, что произошла на зимних квартирах Ганнибала в Новом Карфагене несколькими месяцами раньше. В научной литературе до сих пор дискутируется вопрос, следует ли считать это второе посольство, упомянутое у Тита Ливия — для самого римского историка первое, ибо первое, по его словам, так и не успело выехать до нападения на Сагунт, — тем самым, о котором писал Полибий, негодуя на высокомерие и гневливость Ганнибала. Как бы там ни было, именно Титу Ливию мы обязаны тем, что нам известно содержание состоявшихся переговоров, а также о личности человека, возглавившего миссию с римской стороны. Речь идет о патриции П. Валерии Флакке, бывшем консулом в 227 году и в этом своем качестве занимавшемся подготовкой соглашения с Гасдрубалом, следовательно, хорошо знавшем обстановку в Испании. Ганнибал от встречи с послами уклонился, сославшись на занятость военным руководством. В то же время понимая, что они после этого скорее всего направятся прямиком в Карфаген, он позаботился выслать в метрополию своего курьера с донесением, адресованным группировке, которую Тит Ливий именует «баркидской фракцией» — клану, входившему в состав Совета старейшин и в течение 20 лет неизменно защищавшему интересы семейства Барка.

В Карфагене Валерий Флакк и его коллеги по миссии добились аудиенции у рупора пунийской аристократии и нашего старого знакомца Ганнона, соперника Гамилькара, который в дальнейшем будет преследовать своей враждой Ганнибала на всем протяжении Второй Пунической войны. Речь Ганнона, приводимая Титом Ливием (XXI, 10, 2-13), открывает целую серию выступлений, которые падуанский историк вложил в уста карфагенского сенатора. Раздражительность Ганнона будет нарастать в них крещендо, пока не достигнет кульминации в гневной тираде, произнесенной в 216 году в связи с победой при Каннах, которую старый сенатор назовет пирровой. Ганнибал, вещал он, опасный поджигатель войны, которого надо остановить, пока не поздно, потому что запаленный им в Сагунте пожар в конце концов перекинется на стены Карфагена. И потому, предлагал Ганнон, надо немедленно прекратить всякие военные действия против Сагунта, а Ганнибала выдать римлянам. Совет старейшин состоял главным образом из людей, настроенных к сыну Барки благожелательно, и пылкие речи Ганнона не имели среди них никакого успеха. Совет принял решение ответственность за конфликт возложить на жителей Сагунта. Между тем осада города все продолжалась. Ганнибалу пришлось на несколько недель отлучиться от крепостных стен, потому что в Ламанче и Новой Кастилии вспыхнули волнения среди оретанов и карпетанов, которые, возмутившись слишком активной вербовкой солдат в войска Ганнибала, напали на самих вербовщиков. Осажденным в отсутствие главнокомандующего легче не стало. Руководство операцией Ганнибал на время своего отсутствия возложил на Магарбала, сына Гимилькона, которому предстоит, во всяком случае по версии Тита Ливия, возглавить карфагенскую конницу в битве при Каннах и произнести ставшую исторической фразу. Из своего молниеносного рейда на полуостров Ганнибал, согласно легенде, воспетой Силием Италиком («Пуника», II, 395–456), привез удивительный щит, честь создания которого поэт отдает галисийским бронзовых дел мастерам. Поверхность щита украшали рисунки, изображающие всю историю Карфагена, причем даже с некоторым забеганием вперед: так, один из рисунков посвящался переходу Ганнибала через Эбро, а еще один показывал падение Сагунта. Действительно, осенью 219 года город пал. Последние дни его защитников были ужасны. Доведенные до отчаяния голодом, люди начали поедать тела умерших близких, а потом оставшиеся в живых воины запалили гигантский костер и бросились в него вместе с женами и детьми (Августин, «Град Божий», III, 20). Победителям досталась богатая добыча, которую они поделили на три части: солдаты получили пленных, драгоценности были отправлены в Карфаген, а золото и серебро Ганнибал оставил себе. Он копил средства для будущих походов.

Весть о падении Сагунта вызвала в Риме сильнейшее волнение, тем большее, чем яснее все кругом понимали: римляне не сделали почти ничего, чтобы прийти на помощь городу, признавшему римский протекторат. Вопреки утверждению Полибия, который с большой живостью называет это сообщение «подлыми сплетнями, словно подслушанными в лавке брадобрея» (наш современник сказал бы в этом случае: в очередях болтают), выдуманными Сосилом Лакедемонянином и каким-то Хереем, о котором нам неизвестно ничего, в сенате все-таки состоялось бурное обсуждение вопроса, поскольку, несмотря на испытанное унижение, в сенате не было единства по вопросу об объявлении Карфагену войны (Полибий, III, 20, 5).

Близился к концу 219 год, а в это время партия Фабиев, традиционно настроенная против активной политики в Средиземноморье вообще и в Испании в частности, все еще удерживала в сенате сильные позиции. Однако в последние несколько лет с Фабиями все острее соперничала группировка Эмилиев, сумевших захватить управление первостепенными магистратурами. После победы над галлами на мысу Теламон, одержанной в 225 году, Эмилиев стала поддерживать и демократическая партия в лице Г. Фламиния, консула 223 года. Их устремления сводились к ослаблению роли консервативной аристократии, составлявшей в сенате большинство. Начиная с 222 года влияние Эмилиев в сенате и в органах исполнительной власти Рима беспрерывно росло, как, впрочем, и влияние еще одной выдающейся патрицианской фамилии — Корнелиев Сципионов. В 219 году консулами были выбраны Л. Эмилий Павел и от плебеев — М. Ливий Салинатор, но, как мы уже видели, их внимание поглотила война в Иллирии против Деметрия Фаросского. В следующем, 218 году консулами стали П. Корнелий Сципион — отец Публия Африканского, и Семпроний Лонг, как и его коллега, ярый противник Карфагена.

Относительно даты заседания сената мнения источников расходятся. Силий (Г, 675–694) и Тит Ливий (XXI, 6, 5–6) считают, что оно состоялось сразу после получения известия об осаде Сагунта, а Зонара (8, 22), кратко пересказывающий Диона Кассия, сообщает, что сенаторы собрались после сдачи города и отправки второго посольства, что представляется нам более вероятным. Зато все источники, кроме Полибия, единодушны в указании главных действующих лиц разыгравшихся дебатов. Представитель Корнелиев, и далеко не самый последний, Л. Корнелий Лентул Кавдин, «принцепс сената»[47] 220-го и верховный понтифик с 221 года, выступил с предложением о немедленном объявлении войны. Ему противостоял Кв. Фабий Максим Веррукос, дважды консул и цензор 230 года, который вскоре прославит себя в войне с Ганнибалом применением тактики «затягивания», но и до того личность достаточно известная. Он настаивал на отправке еще одного посольства в Карфаген. Именно это предложение получило поддержку сенаторов, и, поскольку возглавить посольство поручили одному из членов клана Фабиев, по всей вероятности, старику М. Фабию Бутеону, могло показаться, что возобладала линия на дипломатическое урегулирование конфликта. Однако в состав посольской миссии, насчитывавшей пять человек, вошли также оба консула 219 года — Л. Эмилий Павел и М. Ливий Салинатор, что сводило шансы договориться практически к нулю [48].

Полномочия и задачи делегации определялись просто. Римляне собирались задать в Карфагене один-единственный вопрос: действовал ли Ганнибал, подвергнув нападению Сагунт, по собственной инициативе или исполнял волю Совета старейшин. В первом случае они намеревались потребовать выдачи Ганнибала, как, впрочем, уже попытался сделать Валерий Флакк, не добившийся, как мы помним, успеха. Если же карфагенский сенат станет покрывать своего полководца, это будет означать, что он одобряет все его действия. Тогда — война.