Хутор Лог располагался на возвышенности, перед которой простиралась большая глубокая балка. Это давало противнику значительные преимущества. Кроме того, у белых была артиллерия, а у нас ее не было, и они, видимо, располагали большим запасом патронов, в которых мы испытывали недостаток. Но зато на нашей стороне был революционный подъем московских рабочих, хорошие командиры, пользующиеся безграничным доверием бойцов.
Вначале все шло как нельзя лучше. Белогвардейские части, находившиеся перед Логом, быстро отступали, наши цепи, уверенные в победе, продвигались хорошо, несмотря на сильный огонь расположенных на горе орудий противника.
Так мы прошли километров пять, постепенно поднимаясь в гору по желтовато-серой выкошенной степи. Миновав балку и оказавшись на возвышенности, мы прямо перед собой увидели хутор Лог.
Не останавливаясь, рогожско-симоновцы короткими перебежками без выстрелов устремились на врага, засевшего в окопах. Решительное наступление нашего полка произвело на белых настолько сильное впечатление, что их отступление начало переходить в паническое бегство.
Третья рота уже овладела мельницей, откуда неприятель обстреливал нас ружейным и пулеметным огнем, и двигалась дальше. Неожиданно из-за опрокинутых железнодорожных вагонов раздался частый ружейный огонь.
Ротный командир Лиль, такой же спокойный, как всегда, скомандовал: [79]
— Третий взвод, 1-е отделение, стой, с колена залпом... пли!..
Огонь белых прекратился, но через несколько минут выстрелы раздались вновь.
Опять Лиль командует:
— Третий взвод, 1-е отделение, с колена залпом... пли!..
Эту команду ему пришлось подавать еще раз, пока мы не увидели, как белые, оставив опрокинутые вагоны, скрылись за полотном железной дороги.
Наблюдая за действиями Лиля, все мы, и в первую очередь красноармейцы третьей роты, увидели его невозмутимое спокойствие. Это очень хорошо действовало на окружающих.
Особенно сильный огонь противник сосредоточил по нашему центру, ближе к левому флангу, где находилась полковая инструкторская школа.
Инструктора со своим начальником Янчуковым шли вперед с какой-то особенной решимостью и презрением к смерти. Пулеметчики тащили на ремнях тяжелые «максимы», не обращая внимания на яростный обстрел врага. Выбывавших из строя сейчас же заменяли новые бойцы. Был момент, когда враг стал буквально осыпать нас снарядами. Сильный артиллерийский обстрел вызвал некоторое замешательство на стыке инструкторской школы и стрелковой роты.
Необходимо было увлечь оробевших личным примером. Янчуков, невысокого роста, коренастый и сильный, подхватывает винтовку убитого красноармейца, высоко поднимает ее над головой и устремляется вперед. Вслед за ним вперед бросается вся цепь. Но в этот миг перед цепью разрывается снаряд, взвивается столб земли и грязно-коричневого дыма. В наступившей затем тишине я слышу голос Янчукова:
— Товарищ Моисеев, подойдите ко мне... Хочу сказать... несколько слов!
Я подбегаю к нему, но Янчуков уже мертв.
Инструктора «дут дальше. Их стрелковая цепь уже выровнялась, Янчукова заменил его помощник. Однако и тот скоро падает, сраженный вражеской пулей.
Инструкторов повел Лапидус. Неподалеку от него уверенной походкой шагал Шелепин. Он держит винтовку так, будто вот-вот бросится в штыковую атаку. [80]
Рядом с Шелепиным неторопливо идет Петр Титов. На лице его нет и тени страха.
А вот и Лю Сен-сю. Белая барашковая шапка оттеняет его загорелое лицо. Тонкий и стройный, он напряжен, как стальная пружина; стиснуты скулы, крепко сдвинуты брови. Лю Сен-сю не выпустил еще ни одного патрона — бережет их до выстрелов наверняка. Он не будет щадить врага, но и сам не унизит себя до просьбы о пощаде!
Вдруг низкий разрыв шрапнели обивает с ног Лапидуса. Его словно кто-то нарочно с силой ударил о землю. Лапидус хватается за живот.
— Я ранен, — говорит он мне, превозмогая страшную боль. — Ты не возись со мной... Ступай!.. Видишь?
Он глазами указал на идущую впереди цепь.
Здесь, на поле боя, я на ходу последний раз пожал Лапидусу руку. Он умер утром 7 ноября 1918 года — в первую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции в полковом походном госпитале в станице Иловлинской. По словам дежурившего санитара, Ефим скончался не приходя в сознание, но в горячечном бреду все время говорил о родном рогожско-симоновском полку.
Понеся большие потери, цепи дошли до второй балки и там залегли, чтобы привести себя в порядок перед тем, как броситься в последнюю атаку на неприятельские окопы.
Я прохожу по батальонам, беседую с бойцами и командирами.
— Совсем плохо с водой, — говорит командир батальона Березниэк. — Думали найти родники по балкам, но нигде ни капли. Люди жалуются, что совсем пересохло во рту. Ведь последний раз пили чай вчера перед наступлением. Нет воды и для пулеметов. Даже на перевязочном пункте в воде нуждаются.
В одном из углублений лежит Александров — помощник командира первого батальона, бывший офицер, вступивший в полк незадолго перед отправкой на фронт. Рядом с ним шесть — семь красноармейцев первой роты. Все курят папиросы.
— Не хотите ли? Московские еще остались, — протягивает мне Александров пачку с оставшимися тремя папиросами. [81]
— Пшеничные, — прищелкивает языком молодой красноармеец.
Александров несколько возбужден.
— Ну, знаете ли, — говорит он, — вы меня простите, но теперь я откровенно скажу: прекрасный полк!.. Не ожидал! Ведь под таким огнем идут! И как идут!!. Глазом не моргнут!..
Красноармейцы молча улыбаются. Только Гражданников вмешивается в разговор:
— Если бы нам по глоточку воды да батареи огоньку побольше, еще не то бы было...
Неожиданно заговорила неприятельская артиллерия. Прощупала огнем всю цепь, а потом стала сосредоточенно бить по левому флангу, где расположилась пятая рота. И в это же время из-за небольшого пологого бугра, скрывавшего широкую лощину, на нашу пятую роту с гиком и свистом бросились вражеские конники. Кавалерийская атака была настолько неожиданной, что красноармейцы несколько растерялись, и конница врезалась в боевые порядки полка.
Момент был критический. Но. тут отличился взводный командир Потаповский. Он вскочил на ноги и громко скомандовал:
— Все лицом к кавалеристам! Частый огонь!..
Белоказаки поспешно отступили.
Три часа лежали наши солдаты в цепи, ожидая, что вот-вот придут на помощь другие полки и заговорит, наконец, наша артиллерия. И хотя Рогожско-Симоновский полк был прижат огнем врага к земле, моральное состояние красноармейцев оставалось высоким.
Мы видели, что полк попал в трудное положение, но никто из нас и не предполагал, до какой степени оно было опасным. Только позднее узнали, что Вольская дивизия, которая должна была поддерживать наше наступление с фланга, оставила позиции.
Три полка этой дивизии, сформированной по организационным указаниям предателя Троцкого и потому переполненной кулацкими элементами, под влиянием контрреволюционной агитации взбунтовались, и против них пришлось направить другие части 10-й армии, оторвав их от общего дела.
На нашем же участке обстановка все более обострялась. Особенно тяжелое и опасное положение создалось [82] на крайнем правом фланге, в расположении шестой роты. Когда я пришел туда, бойцы, героически отразив две атаки неприятельской конницы, перевязывали раненых. О выносе их отсюда в данный момент не могло быть и речи: перебьют.
Один пулемет перегрелся и вышел из строя, другой был в исправности. Патроны на исходе, у некоторых бойцов их осталось по полторы — две обоймы.
Правее хутора Лог, прямо против нас, редкой цепочкой мчатся казаки. Они появляются откуда-то слева из-за горы, проходят на виду у нас с полверсты и вновь скрываются за горой правее. В лучах заходящего осеннего солнца отчетливо видны их силуэты на вершине холма.
Что они собираются делать? Группируются ли сейчас для атаки на наш фланг или предпринимают более глубокий обход? Если последнее предположение правильно, то почему они не действуют скрытно, — ведь за горой достаточно места, чтобы пройти незаметно.
