— Господи… Джиз, годится!

Фойл прыгнул к инструментам и стал выбирать динамитные шашки и запалы.

— Придется использовать радио. Один из нас останется с сейфом; другой поведет корабль.

— Ты лучше веди. А я буду направлять.

Он кивнул, уже прикрепляя взрывчатку.

— Вакуумные запалы, Джиз; рассчитаны на две минуты. По моей команде срывай колпачок и убирайся подальше. Ясно?

— Ясно.

— Как только ловим сейф, сразу лезь за ним. Не зевай. Времени в обрез.

Фойл хлопнул ее по плечу и вернулся на «Уик-энд». И наружный, и внутренний люки он оставил открытыми; лишившись воздуха, корабль выглядел заброшенным и чужим.

Фойл сразу сел за пульт и включил радио.

— Начинаем, — пробормотал он. — Я иду.

— «Уик-энд» поднялся легко и свободно, расталкивая хлам, как всплывающий кит. И тут же Фойл крикнул:

— Динамит, Джиз!

Вспышки не было; новый кратер открылся в астероиде, и распускающимся цветком брызнули в стороны обломки, сразу опередив лениво вращающийся тусклый шар.

— Спокойней. — Голос Джизбеллы звучал холодно и уверенно. — Ты подходишь слишком быстро. И, между прочим, нас накрыли.

Фойл затормозил, тревожно глядя вниз. Поверхность астероида облепил рой шершней. То была команда Дагенхема в желто-черных полосатых скафандрах. Они кружили вокруг одинокой белой фигурки.

— Не волнуйся. — Джиз говорила спокойно, но он слышал, как тяжело она дышит. — Еще немного… Сделай четверть оборота…

Фойл повиновался почти автоматически, продолжая наблюдать за борьбой внизу. Корма яхты закрыла сейф, но он все еще видел людей Дагенхема и Джизбеллу. Она включила ранцевый двигатель… крохотный язычок пламени вырвался из ее спины… она снова сумела увернуться. Тут же вспыхнули огни людей Дагенхема. С десяток бросили преследование Джизбеллы и ринулись на «Уик-энд».

— Держись, Гулли. — Джизбелла судорожно втягивала воздух, но голос звучал уверенно. — Сейчас должен выйти корабль Дагенхема… Так, хорошо… Секунд через десять…

Шершни сомкнулись и поглотили маленький белый костюм.

— Фойл! Ты слышишь меня, Фойл? — Голос Дагенхема сперва еле пробивался через шум, потом вдруг раздался в шлемофоне ясно и отчетливо. — Это Дагенхем говорит на вашей волне. Сдавайся, Фойл!

— Джиз! Джиз! Ты можешь вырваться?

— Так держать, Гулли… Ну, идет!!

Корабль содрогнулся, когда медленно кувыркающийся сейф ударил в главный люк. И в тот же миг белая фигурка выскочила из густого роя и, оставляя огненный хвост, преследуемая буквально по пятам, помчалась к яхте.

— Давай, Джиз! Давай!!! — взвыл Фойл. — Скорей, девочка, скорей!

Джизбелла скрылась из виду за кормой корабля, и Фойл приготовился к максимальному ускорению.

— Фойл! Ты ответишь мне? Говорит Дагенхем.

— Убирайся к черту, Дагенхем! — закричал Фойл. — Скажи мне, когда будешь на корабле, Джиз, и держись.

— Я не могу попасть, Гулли.

— Ну давай же, девочка!

— Я не могу попасть на корабль. Сейф закрыл проход. Нет никакой щели…

— Джиз!

— Говорю тебе, не могу!! — в отчаянии выкрикнула она.

Фойл дико озирался. Люди Дагенхема карабкались по корпусу «Уик-энда» с грозной сноровкой профессиональных пиратов. Над низким горизонтом астероида поднимался корабль Дагенхема. У Фойла закружилась голова.

— Фойл, тебе конец. Тебе и девушке. Но я предлагаю сделку…

— Гулли, помоги мне! Сделай что-нибудь, Гулли! Спаси!.. Я погибла!

— Ворга, — озверело выдавил Фойл. Он закрыл глаза и опустил руки на пульт. Взревели кормовые двигатели. «Уик-энд» содрогнулся и прыгнул вперед. Он оставил позади пиратов Дагенхема, Джизбеллу, угрозы, мольбы. Он безжалостно вдавил Фойла в кресло чудовищным ускорением, ускорением менее жестоким, менее коварным, менее предательским, чем обуявшая его страсть.

И на лице одержимого взошло кровавое клеймо.

Война смертельным ядом пропитывала планеты. К концу года боевые действия ожесточились. Из романтических приключений и происходящих где-то в глубинах космоса стычек война превратилась в чудовищную бойню.

Воюющие стороны медленно, но неумолимо посылали людей и технику на уничтожение. Внешние Спутники объявили всеобщую мобилизацию; Внутренние Планеты, естественно, последовали их примеру. На службу армии были поставлены торговля, промышленность, науки и ремесла. Начались запреты и преследования.

Коммерция повиновалась, потому что эта война (как и все войны) была лишь продолжением политики другими средствами. Но люди возмущались и протестовали; многие джантировали, спасаясь от призыва и принудительных работ. Бродили слухи о шпионах и диверсантах. Паникеры становились Информаторами и Линчевателями. Зловещие предчувствия завладели умами и парализовали жизнь… Конец года скрашивался лишь прибытием Пятимильного Цирка.

Так называли нелепую свиту Джеффри Формайла с Цереса, молодого повесы с одного из крупнейших астероидов. Формайл был невообразимо богат и невообразимо занятен. Его сопровождение представляло собой абсурдный гибрид передвижного цирка и бродячих комедиантов. Таким он явился в Грин-Бэй, Висконсин.

Сперва, ранним утром, прибыл нотариус в высоченном цилиндре, выискал большой луг у озера Мичиган и арендовал его за бешеную цену. За ним последовала орава землемеров, в двадцать минут наметившая лагерь. Заговорили о прибытии Пятимильного Цирка. Из Висконсина, Мичигана и Миннесоты стали собираться зеваки.

На луг джантировали двадцать рабочих, каждый с тюком-палаткой за спиной. Распоряжения, крики, проклятья, истошный вой сжатого воздуха сплелись в единый хор. Двадцать гигантских куполов рванулись вверх, сверкая быстро высыхающей на зимнем солнце радужной пленкой. Толпа наблюдателей одобрительно зашумела.

Над землей повис шестимоторный вертолет. Из его разверзнувшегося брюха полился водопад мебели. Появились повара, официанты, слуги и камердинеры. Они обставили и украсили шатры. Задымили кухни, и дразнящие ароматы наполнили лагерь. Частная полиция Формайла уже находилась на посту, патрулируя окрестности И отгоняя праздношатающихся.

Затем — самолетами, машинами, автобусами, грузовиками и велосипедами — стала прибивать свита Формайла, библиотекари и книги, лаборатории и ученые, философы, поэты и спортсмены. Разбили площадку для фехтования, ринг для бокса, уложили маты для дзюдо. Свежевырытый пруд молниеносно заполнили водой из озера. Любопытная перебранка произошла между двумя мускулистыми атлетами — подогреть ли воду для плавания или заморозить для фигурного катания.

Прибыли музыканты, актеры, жонглеры и акробаты. Стоял оглушительный гам. Компания механиков в мгновение ока соорудила заправочно-ремонтный пункт и со страшным ревом завела две дюжины дизельных тракторов — личную коллекцию Формайла. Последней появилась обычная лагерная публика: жены, дочери, любовницы, шлюхи, попрошайки, мошенники и жулики. Через пару часов гомон цирка был слышен за пять миль — отсюда и его название.

Ровно в полдень, демонстрируя транспорт, столь вопиюще несуразный и крикливый, что рассмеялся бы и закоренелый меланхолик, прибыл Формайл с Цереса. Гигантский гидроплан зажужжал с севера и опустился на поверхность озера. Из брюха гидроплана вылезла баржа и поплыла к берегу. Ее борт откинулся, и на середину лагеря выехал большой старый автомобиль.

— Что теперь? Велосипед?

— Нет, самокат…

— Он вылетит на помеле…

Формайл превзошел самые дикие предположения. Над крышей автомобиля показалось жерло цирковой пушки. Раздался грохот; из клубов черного дыма вылетел Формайл с Цереса и упал в растянутую сеть у самых дверей своего шатра. Аплодисменты, которыми его приветствовали, были слышны за шесть миль. Формайл взобрался на плечи лакея и взмахом руки потребовал тишины.

— О Господи! Оно собирается произносить речь!

— «Оно»? Вы имеете в виду «он»?

— Нет, оно. Это не может быть человеком.

— Друзья, римляне, соотечественники! — проникновенно воззвал Формайл. — Доверьте мне свои уши. Шекспир. 1564–1616. Проклятье! — Четыре белые голубки выпорхнули из рукава Формайла; он проводил их изумленным взглядом, затем продолжил: — Друзья, bonjour, bon ton, bon vivant, bon… Что за черт?! — Карманы Формайла вспыхнули, и из них с треском взлетели римские свечи. Он попытался погасить пламя, и отовсюду посыпались конфетти. — Друзья… Молчать! Я все-таки произнесу эту речь! Тихо!.. Друзья!.. — Формайл ошарашенно замолчал. Его одежда задымилась и стала испаряться, открывая ярко-оранжевое трико. — Клейнман! — яростно взревел он. — Клейнман! Что с вашим чертовым гипнообучением?!