Сановники, приближенные, воины собрались в комнате, смежной с той, где лежит больной Чезаре Бронте, одни приходят, другие уходят. Тревожное бдение последней ночи, потому что великий конец, по-видимому, неизбежен. Присутствующие почти все или старцы, или пожилые, преданные властелину, готовому уже исчезнуть, свидетели его судеб или участники его подвигов. Ужас во всех сердцах, на всех лицах. Тихие голоса, нерешительные движения, взгляды обращены на темную дверь, из которой время от времени появляется белая повязка монахини, молчаливая серая маска. В воздухе — торжественное ожидание словно какой-то чудовищной катастрофы.

Один из входящих (в беспокойстве). Ну, как? Агония началась?

Другой. Никакой надежды!

Другой. До зари доживет?

Некоторые. Мы хотим видеть его! Хотим видеть его!

Один из группы. Тише! Не возвышайте голоса!

Другой. В комнату никто не входит.

Другой. Никого не хочет видеть.

Другой. Больше не хочет видеть никого, даже врачей.

Другой. Прогнал врачей. Одна только сестра и осталась там при нем сидеть.

Другой. С ним был припадок бешенства. Всех прогнал. Кричал, чтобы его оставили одного.

Другой. «Одного! Одного! — кричал. — Оставьте меня одного! Я хочу умереть наедине!»

Другой. Бредил.

Другой. Нет, не бредил.

Другой. Да, к вечеру лежал в бреду. Я был там. Бредил. То и дело повторял: «Бронте, змея ужалила тебя, змея тебя убивает…»

Другой. Говорите тише! Говорите тише!

Другой. Хотел, чтобы четверо солдат унесли его на носилках в открытое поле и оставили там в покое, чтобы он мог испустить дух. «На землю, на землю, положите меня на землю! Хочу чувствовать под собой землю перед смертью, как тогда!»

Другой. Вспоминал о своей ране, с которой он лежал в поле при смерти долгие часы.

Другой. В течение жизни он всегда вспоминал об этих часах.

Другой. Всегда, правда.

Другой. Не бредил.

Молчание.

Другой. Сказал врачам: «Вы не знаете моей болезни. А я знаю. Я должен умереть», — и отказался от всяких лекарств. Не захотел больше, чтобы кто-нибудь оставался в комнате. Пьет одну воду, которую просит у монахини. У него ужасная жажда.

Другой. Какая странная болезнь! Врачи не поняли. Его терзает какое-то подозрение…

Другой. Какое подозрение?

Другой. Да, у него должно быть подозрение.

Другой. Что-то ужасное в его глазах, в его молчании.

Другой. Говорите тише! Говорите тише!

Другой. Монахиня в дверях.

Другой. Что с ним? Заснул?

Другой. В постели его больше нет, не захотел лежать на подушках. Приказал одеть себя.

Другой. Теперь сидит вон там. Не двигается.

Другой. Дыхание у него тяжелое, но сильное.

Другой. Приказал потушить свет у себя в комнате и открыть окна.

Другой. Все окна открыты настежь.

Другой. До зари доживет?

Другой. Вон сидит, опустив голову, точно задремал.

Другой. Должно быть, задремал, отдыхает.

Другой. Дыхание сильное.

Другой. Его, пожалуй, можно даже слышать на улице. Улица полна народу, люди ждут, онемев.

Другой. Но говора не слышно!

Другой. Все ждут молча.

Другой. Больше никто не кричит.

Другой. Последнее затишье.

Другой. Каждый чувствует, что нечто великое должно совершиться.

Другой. Родина!

Молчание.

Другой. Что-то будет завтра?

Другой. Все потеряно, все потеряно! С его смертью все рушится. Нет спасения!

Другой. Что будет с нами?

Другой. Такая великая жертва, чтобы дойти до подобного!

Другой. Этот Фламма способен на какую угодно выходку. Кто удержит его теперь? Он — господин толпы.

Другой. Пойдет до конца.

Другой. Все провинции уже поднялись. Мятеж подавляется слабо. Дух мятежа охватил войска. Дисциплина уже расшатана…

Другой. Два полка уже возмутились.

Другой. Ужасный пример. Я не стану удивляться, если завтра не окажется ни одного ружья…

Другой. Говорите тише! Говорите тише!

Другой. Монахиня в дверях.

Другой. Что он делает? Не двигается?

Другой. Исповедуется перед Господом.

Другой. Кто знает, в каких мыслях!

Другой. Ночь тиха, небо все в звездах.

Другой. Кто плачет? Кто здесь плачет?

Какой-то старик всхлипывает в углу. Молчание.

Другой. Уведите его.

Другой. Да. Чтоб не услышал!

Другой. Монахиня делает какой-то знак.

Другой. Должно быть, поздно, очень поздно.

Другой. Уже полночь пробило.

Другой. Мы останемся здесь?

Другой. Доживет до зари?

Другой. Теперь попросил пить.

Другой. Монахиня подает ему воду.

Другой. А если преодолеет болезнь? Если вдруг поднимется? У него такая воля, что может победить даже смерть.

Другой. Какая закалка! Под самой ужасной тяжестью я не видел, чтобы он поколебался. Разве он не один держал в своих руках все нити?

Другой. Сколько дней прошло с тех пор, как его голос еще наводил страх?

Другой. Казалось, он решился жить, как в другое время решался умереть.

Другой. И в несколько дней…

Другой. Развалины! Дуб, срубленный под корень.

Другой. Кем?

Другой. Говорите тише!

Другой. Поистине загадочный конец.

Другой. Он сказал врачам: «Вы не знаете моей болезни. Я знаю».

Другой. «Я знаю!»

Другой. С ним одна только монахиня.

Другой. Дом точно вымер.

Другой. Говорите тише! Вот она.

Некоторые. Кто? Кто?

Один из них. Молчите!

На пороге одной из дверей, из-за складок тяжелой портьеры, появляется Комнена. Она делает шаг по комнате, но при виде собравшихся останавливается, последние молча расступаются перед ней. Ее бескровное лицо сковано неподвижностью маски. Она медленно пересекает комнату и направляется к темной двери. В тишине слышен шорох ее платья. На пороге показывается монахиня и говорит с ней тихим голосом.

Комнена (обращаясь к собравшимся). Отдыхает. Ему нужна тишина.

Все удаляются без шума. Она идет к окну, раздвигает занавеску, всматривается в ночь.

В той же двери, в которую она вошла, показывается Анна Комнена, оставаясь почти скрытой в складках дамаска, не двигаясь вперед, крадучись.

Анна (тихо окликая дочь, которая, по-видимому, ушла в свои мысли). Елена! Елена!