Вдруг он обернулся, так как госпожа молчала и, казалось, не слышала его слов, и увидел на ее глазах слезы.

— Вы плачете, сударыня? — спросил он тем же спокойным голосом, каким говорил об овощах. — Вы больны, что ли?

— Нет, нет, ничего… — бормотала донна Лаура, чувствуя, что умирает от усталости.

Старик ничего больше не сказал. Жизнь так изнурила его, что чужие страдания его не трогали. Сколько всевозможного люда, переправляющегося через реку, видел он за все дни своей жизни?!

— Садитесь, — сказал он, когда они подошли к навесу.

Трое парней с узелками ждали Луку. Они курили длинные трубки и хранили глубокое молчание, всем существом своим предаваясь этому наслаждению. В промежутках они говорили о ничего не значащих вещах, заполняющих узкий кругозор земледельцев.

Немного удивившись, взглянули они на донну Лауру и снова равнодушно предались своему занятию.

— Вот паром, — спокойно проговорил один из них.

— Везет овец из Видены, — добавил другой.

— Штук пятнадцать, — сказал третий.

Они поднялись и положили трубки в карманы.

Донна Лаура находилась в состоянии какого-то оцепенения. Слезы застыли на ее ресницах. Она утратила сознание действительности. Где она была? Что делала?..

Паром слегка ткнулся о берег. Овцы, испугавшись воды, жались друг к другу и блеяли. Пастух, перевозчик и его сын помогли им сойти на землю. Овцы, очутившись на берегу, бросились было врассыпную, но потом остановились, сбились в кучу и снова начали блеять. Несколько ягнят скакало на своих длинных кривых ногах, ища материнских сосцов.

Сделав все, что нужно, Лука Марино привязал паром. Затем сошел на берег и быстро зашагал по направлению к огороду. Это был высокий сорокалетний худощавый мужчина с красным лицом и плешивыми висками. У него были неопределенного цвета усы, и густая щетина выступала на подбородке и щеках, глаза были немного мутные, без всякого выражения интеллигентности, с кровавыми жилками, как у пьяниц. Из открытого ворота рубахи видна была волосатая грудь, грязная шляпа прикрывала голову.

— Уф! — вдруг воскликнул он, остановившись у навеса и вытирая пальцами вспотевший лоб.

Он прошел мимо пассажиров, даже не взглянув на них. Все его движения были неуклюжи и почти грубы. Руки, огромные, со вздутыми жилами, руки, привыкшие к веслу, казалось, были ему помехой. Они свешивались по бокам, покачиваясь во время ходьбы.

— Уф! Выпить бы!..

Донна Лаура сидела, как пригвожденная, не говоря ни слова, ничего не сознавая, ничего больше не желая.

Так вот кто ее сын? Вот кто ее сын!

Беременная женщина со старческой фигурой, обезображенной трудом и деторождением, принесла жаждущему мужу стакан вина. Тот одним духом выпил его. Потом вытер рукой губы и щелкнул языком.

— Идем, — сказал он резко, словно неохотно берясь за работу.

Вместе со старшим сыном, толстым пятнадцатилетним парнишкой, он приготовил паром: положил между краем его и берегом две доски, чтобы пассажирам удобнее было спуститься с берега.

— Почему вы не садитесь, сударыня? — спросил старик, видя, что донна Лаура не поднимается и ничего не говорит.

Донна Лаура машинально встала и последовала за стариком, который помог ей взойти на паром. Зачем она сделала это? Для чего ей переправляться на тот берег? Она не думала об этом, не рассуждала. Ее пораженный рассудок словно застыл на одном месте. «Так вот ее сын!» Она почувствовала, что в ней постепенно что-то гаснет, что-то исчезает и в душе образуется страшная бездна, больше ничего она не в состоянии была уловить в своем сознании. Видела, слышала, как во сне.

Когда старший сын Луки подошел к ней и потребовал платы за перевозку, прежде чем паром отчалит от берега, она не поняла, в чем дело. Мальчик звякнул монетами, полученными от одного из пассажиров, и громко повторил свое требование, думая, что госпожа оглохла от старости.

Увидя, что другие пассажиры достают из кармана деньги и платят, она опомнилась и сделала то же самое. Но заплатила она больше, чем следовало.

Мальчик дал ей понять, что у него не будет сдачи, но она не поняла его.

Тогда он, лукаво ухмыляясь, взял все деньги. Присутствующие улыбнулись той хитрой усмешкой, которая обыкновенно бывает у крестьян, присутствующих при мелком обмане.

— Едем? — сказал один из пассажиров.

Лука, до сих пор возившийся с якорем, оттолкнул паром, который плавно двинулся вперед. Берег, казалось, убегал вместе с камышом и тополями, извиваясь, как серп. Солнце ярко освещало всю реку, чуть-чуть склоняясь к западу, подернутому фиолетовой дымкой. На берегу еще можно было различить фигуры жестикулировавшей группы людей, то были нищие, издевавшиеся над идиотом. Порой ветер доносил обрывки слов и смех, похожий на шум волн.

Гребцы, обнаженные до пояса, изо всех сил налегли на весла, чтобы преодолеть силу течения. Донна Лаура видела почерневшую спину Луки, на которой резко обозначались ребра, пот лил с него ручьями. Слегка расширившиеся, неподвижные, мутные глаза ее уставились в одну точку.

— Приехали, — сказал один из пассажиров, вынимая из-под скамьи свои вещи.

Лука вытащил якорь и бросил его у самого берега.

Паром снова поплыл по течению, насколько позволяла веревка, потом дрогнул и остановился. Пассажиры соскочили на землю, спокойно помогли старой баронессе сойти на берег и пошли своей дорогой.

Все пространство по эту сторону реки было усажено виноградом. На виноградных кустах зеленели маленькие гроздья.

Несколько деревьев там и сям поднимались над ровной поляной.

Донна Лаура осталась одна-одинешенька на этом лишенном тени берегу, не ощущая ничего, кроме непрерывного биения артерий и зловещего глухого шума в ушах. Почва ускользала у нее из-под ног, и ей казалось, что ноги ее вязнут в тине или песке. Все предметы вокруг нее как будто кружились и рассыпались, и все они, не исключая ее самой, казались туманными, отдаленными, давно забытыми и погибшими навеки. Безумие уже охватывало ее мозг. Вдруг перед ее глазами промелькнули какие-то люди, дома, другая местность, другое небо… Натолкнулась на дерево и упала на камень, поднялась. Ее дряхлое, ослабевшее тело как-то жалко и вместе с тем смешно пошатывалось. Седые волосы, опаляемые солнцем, блестели ярче всех прочих окружающих ее предметов.

В это время нищие на другом берегу потехи ради уговорили идиота броситься в реку и доплыть до госпожи за милостыней. Они столкнули его в воду, предварительно сняв с него отрепья. И идиот поплыл, как собака, под градом камней, мешавших ему вернуться обратно. А эти люди-звери свистели и выли, наслаждаясь своей жестокостью. Когда течение унесло идиота, они стали бегать по берегу и неистово кричать:

— Тонет! Тонет!

Выбившийся из сил идиот все-таки доплыл до мелкого места у противоположного берега. Потом, как был, без одежды, так как вместе с разумом у него отсутствовало чувство стыдливости, направился к баронессе с протянутой по обыкновению рукой.

Безумная уже заметила его, с жестом ужаса, испустив пронзительный крик, она пустилась бежать к реке. Сознавала ли она, что делает? Не хотела ли умереть? О чем думала в этот момент?..

Добежав до края берега, она упала в воду. Вода забурлила и сомкнулась над ее головой. Над местом падения появились один за другим круги, они расширялись, переходили в маленькие волны и исчезали.

Нищие с противоположного берега стали звать хозяина удаляющегося парома.

— О-о, Лука-а-а! О-о, Лука Марино-о-о!

Они побежали к дому Луки и сообщили о случившемся. Тогда Лука направил лодку к тому месту, которое указали ему нищие, подозвав на подмогу Мартина, который спокойно плыл по течению.

— Там, внизу, какая-то женщина утонула, — сказал Лука.

Он не счел нужным подробно рассказать, в чем дело, и вообще говорить об этой женщине, так как не любил болтать попусту.

Два перевозчика, приблизившись друг к другу, тихо поплыли дальше.

— Пробовал ли ты молодое вино в Киакиу? Вот так вино, скажу я тебе!.. — сказал Мартин.