— Скажите мне хотя бы, где он. Прошу вас.

Но маркиз, опасаясь какого-нибудь неблагоразумного поступка с ее стороны, отвергал ее просьбы.

— Вы не должны видеть его. Вам необходимо сдержать свои чувства. Сын мог бы обо всем догадаться и воспользоваться тайной для своих целей, мог бы все открыть… Нет, нет, вы не должны видеть его…

Донна Лаура совершенно терялась перед этими доводами практичного человека. Она не могла себе представить, что ее крошка растет, превратилась во взрослого человека, уже близкого к преклонному возрасту. Около сорока лет прошло со дня его рождения, — все же в мыслях своих она видела только младенца, розовенького, с закрытыми глазками…

Маркиз ди Фонтанелла лежал при смерти.

Донна Лаура, узнав о болезни старика, была охвачена такой тревогой, что однажды вечером, не будучи в состоянии выносить страданий, вышла одна из дому и направилась к дому больного, куда толкала ее упорная мысль, — мысль о сыне. Прежде чем старик умрет, она хотела узнать тайну.

Она шла вдоль стен, вся съежившись, чтобы ее не заметили. На улице было много народа. Последние лучи заходящего солнца обливали багрянцем дома. Между домами были разбиты садики, покрытые цветущей лиловой сиренью. Стаи ласточек, проворных и легких, кружились на светлом фоне неба. Толпы ребятишек с криком и гамом бегали по улицам. Иногда мимо нее проходила какая-нибудь беременная женщина, опираясь на руку мужа, и тень ее округленной фигуры вырисовывалась на стене.

Донну Лауру, казалось, преследовало все это оживление природы и людей. Она ускоряла шаги, бежала. Сверкающие выставки витрин, открытые лавки, кафе как острым ножом резали ее глаза. Мало-помалу у нее начинала кружиться голова, а в душу закрался какой-то безотчетный страх. — Что она делает! Куда идет?.. — Расстроенное сознание твердило ей, что она в чем-то виновата, и ей казалось, что все смотрят на нее, роются в ее душе, читают ее мысли.

Над городом стояло багровое зарево последних лучей солнца. Там и сям из погребков доносилось пение пьяниц.

Когда Донна Лаура дошла до дверей дома маркиза, у нее не хватило духа войти. Она прошла дальше, сделала двадцать шагов, затем снова повернула назад, потом опять пошла обратно. Наконец, она переступила порог, поднялась по лестнице и в изнеможении остановилась в передней.

В доме царила молчаливая тревога, которой домашние окружают постель больного. Слуги ходили на цыпочках, неся что-нибудь в руках. В коридоре слышались тихие разговоры. Через залу прошел какой-то лысый господин, весь в черном, поклонился донне Лауре и снова удалился.

— Где маркиза? — спросила донна Лаура какого-то слугу уже довольно твердым голосом.

Слуга почтительным жестом указал донне Лауре на следующую комнату, затем ушел доложить о ее приходе.

Вскоре вышла маркиза. Это была довольно полная женщина с седыми волосами. Глаза ее были полны слез. Она молча обняла подругу, захлебываясь от рыданий.

— Можно увидеться? — спросила минуту спустя донна Лаура, не подымая глаз.

Она произнесла эти слова сквозь крепко сжатые зубы, чтобы подавить волнение.

— Войдите, — сказала маркиза.

Обе женщины вошли в полутемную комнату больного. Воздух был пропитан запахом лекарств, от всех предметов падали большие и странные тени. Маркиз ди Фонтанелла лежал на постели, он был страшно бледен, его лицо было все в морщинах, он улыбнулся донне Лауре, увидев ее.

— Благодарю вас, баронесса, — медленно проговорил он и протянул ей влажную и теплую руку.

Он, казалось, вдруг собрал всю силу воли и начал говорить о разных вещах, как будто был совсем здоров.

Но донна Лаура, незаметно для других, взглянула на него полным мольбы взором, догадавшись, чего она хочет, он обратился к жене.

— Джиованна, пожалуйста, приготовь мне питье, как сегодня утром.

Маркиза извинилась и вышла, ничего не подозревая. Среди тишины дома послышались ее шаги, мягко ступающие по коврам.

Донна Лаура неописуемым движением наклонилась к старику, взяла его за руки и взглядом своим вырвала у него одно слово за другим.

— В Пенти… Лука Марине… женат… дети… дом… Не старайся увидеть его… Нельзя видеть!.. — лепетал старик, охваченный таким ужасом, что у него расширились зрачки. — В Пенти… Лука Марино… Не выдай меня!..

Маркиза уже входила с лекарством.

Донна Лаура села, скрыв свое волнение. Больной начал пить, и глотки один за другим клокотали в горле, с регулярными промежутками.

Потом снова воцарилась тишина. Больной, казалось, уснул: все лицо его сделалось каким-то впалым, глубокие, почти черные тени окутали впадины глаз, щеки, ноздри, горло.

Донна Лаура простилась с подругой и медленно вышла, едва сдерживая дыхание.

О всех этих событиях вспоминала теперь старая баронесса, сидя в виноградной беседке, в этом спокойном саду. Что же могло теперь удержать ее от свидания с сыном? У нее хватило бы силы владеть собой, она не выдала бы себя, нет. С нее было бы достаточно снова увидеть его, своего сына, того самого, которого она держала на руках лишь один день столько лет тому назад, столько, столько лет! Вырос ли он? Высокого ли роста? Красив ли он? Как ему живется?

И, задавая самой себе эти вопросы, она в глубине души должна была сознаться, что ей не удавалось представить себе этого человека, воображение неизменно рисовало ей младенца, заслонявшего невинной чистотой своих форм всякий другой образ, который она пыталась представить себе. И она перестала насиловать свою душу, отдаваясь безотчетным переживаниям. Чувство действительности оставило ее в эту минуту.

— Я увижу его! Увижу его! — твердила она про себя, опьяняясь мечтами.

Природа молчала. Ветерок наклонял кусты роз, которые колыхались всей своей тяжестью. Струйки фонтанов искрились и мелькали среди зелени, напоминая созревшие кукурузные стебли.

Донна Лаура начала прислушиваться. В этот час молчание рождало нечто величественное и неумолимое и вселяло в душу таинственный ужас. Она долго колебалась. Потом быстрыми шагами направилась по аллее, дошла до калитки, обвитой ползучими растениями и цветами, остановилась и оглянулась назад. Открыла. Перед ее взором расстилалось большое поле, выжженное южным солнцем. Вдали под лазурным небом белели домики Пенти с его колокольней, куполом, с двумя или тремя соснами. По ровному полю извивалась река, сверкая на солнце и доходя своим изгибом до самых домиков.

«Он там», — подумала донна Лаура и вся затрепетала от охватившего ее материнского чувства. Воодушевившись этой мыслью, она пошла вперед, смотря перед собой и не обращая внимания на страшный зной и яркий свет, слепивший ей глаза. В этом месте дороги начинался ряд деревьев, стройных тополей, в листве которых звенели стрекозы. Ей навстречу шли две босые женщины с корзинами на головах.

— Не знаете ли вы, где дом Луки Марино? — спросила баронесса, охваченная непреодолимым желанием произнести это имя громким голосом, свободно.

Женщины остановились и посмотрели на нее удивленным взглядом.

— Мы не из Пенти, — просто ответила одна из них.

Донна Лаура разочарованно пошла дальше, чувствуя уже некоторую усталость в старческих членах. Глаза ее были утомлены ярким светом, и красные точки замелькали перед глазами. Легкое головокружение начинало туманить ее мозг.

Она приближалась к Пенти. Вот показались уже первые дома среди целого леса подсолнечников. Какая-то необычайно тучная женщина сидела на пороге, на ее огромном туловище красовалась детская головка с кроткими глазами, ровными зубами и спокойной улыбкой.

— Сударыня, куда вы идете? — с наивным любопытством спросила женщина.

Донна Лаура подошла к ней. Ее лицо пылало, дыхание было прерывисто. Силы начинали покидать ее.

— Боже мой! Ох, Боже мой! — стонала она, прижимая ладони к вискам. — Ох, Боже мой!

— Отдохните, сударыня, — проговорила гостеприимная женщина, приглашая ее войти.

Изба была низенькая и темная, в ней была какая-то особенная атмосфера, какая бывает во всех местах, где помещается много людей. Несколько голых ребятишек, с вздутыми, как от водянки, животами, потащились к порогу, лепеча, ощупывая пол и инстинктивно поднося ко рту все, что попадалось под руки.