Пока Аль-Хатун, подобно идолу, восседала в своем паланкине из кедра, бездельничая и раздавая серебряные дирхемы лучшим сборщицам, Иден присоединялась к компании веселившихся девушек. Как избранница Аль-Акхиса она была очень радушно встречена ими, и по мере того, как росло ее умение объясняться, росла и ее популярность. Правда, всех ставило в тупик, почему она не желает обсуждать предстоящее замужество, — будь на ее месте любая из них, они с радостью кричали бы о подобной новости даже с вершин минаретов, хоть это и величайшее кощунство. Воистину франки отличаются излишней скромностью. К счастью, те девушки, кому довелось разделить ложе с Аль-Акхисом, были весьма довольны, что их подруги сгорают от любопытства.

Но, несмотря на наслаждение и красоту, что наполняли ее дни, она могла быть по-настоящему счастлива лишь в часы общения с Эль-Кадилом. Она всей душой полюбила мальчика, а его восторженность и искрящееся жизнелюбие почти возвращали ей невинность собственного, далекого уже детства. С ним она забывала о грехе и о скорби, упиваясь откровениями каждого нового дня, когда мир открывался перед ребенком в словах, в музыке, в рисунках, в понятиях столь бесчисленных и напоенных радостью, что, казалось, она сама их открывает, — как, впрочем, нередко и случалось в действительности.

Все лето и осень тень предстоящего замужества была далеко и не слишком омрачала ее жизнь, но удивительно холодной зимой, когда снег покрыл вершины гор, холод начал сжимать ледяные пальцы и на ее сердце.

Но вот пришла весна, и имам мягко заговорил с ней об Иисусе Христе. Тогда Иден стало ясно, что в самом скором времени ей надо найти способ покинуть Дамаск, пусть даже это будет грозить ей смертью.

Глава 14

КОРОЛЕВСТВО БЛАЖЕННЫХ

В холодном сумраке мечети Омейядов, освещаемой лишь висячими лампами из драгоценного цветного стекла, стояли на коленях Аль-Хатун и несколько ее служанок: госпожа в золотых одеждах чуть впереди рабынь в пышных нарядах. Они занимали богато разукрашенное место, предназначенное для правителей этого края. Место это было около стены, в центре которой находилась священная ниша, именуемая Михраб, повернутая к Мекке и указывающая стороны света. Михраб, богато отделанная резным деревом и драгоценными камнями, с лампами на цепочках, украшенными самоцветами, и единственной парой золотых подсвечников, располагалась в самом центре святилища. Внутри, однако, не было святых мощей или реликвий, как в христианских алтарях.

Уже завершилась проповедь, посвященная милосердию и благословенной бедности, и была произнесена обычная клятва верности халифу Багдадскому. Видя, что другие девушки по примеру своей хозяйки погрузились в молитвы, Иден смогла наконец повернуть голову влево, где находился предмет столь значительный, что ни один христианин не мог бы ожидать его здесь увидеть. Значение этого предмета было столь велико, что его присутствие в этом святилище ислама невольно вызвало слезы на глазах Иден. На верхушке украшенного орнаментом столба, в оправе червонного золота, инкрустированной рубинами, изумрудами и сапфирами, находился кусочек почерневшего и расщепленного дерева, известный в христианском мире как Подлинный Крест Господень.

Крест попал в руки сарацин во время смертельной битвы при Хаттине и был доставлен в Дамаск как символ победы над христианством. Иден вспомнила ликование в лагере крестоносцев, когда при подписании договора Саладин обещал возвратить его. Даже для самых циничных наемников эта реликвия обладала не меньшей религиозной и духовной силой, чем Чаша Святого Грааля. Но затем Ричард-Тричард совершил свое зверское деяние, и Крест вернулся в Дамаск вместе с невыкупленными пленниками Саладина. Не единожды Иден порывалась упасть перед драгоценным обломком на колени, сдерживаемая лишь необходимостью сохранять притворный интерес к исламу. Сейчас три рабыни рядом с ней низко склонились к выложенному изразцами полу, беззвучно шевеля губами и закрыв глаза. Иден получила возможность обратить свой взор к Кресту и мысленно прочесть молитву. Она не сомневалась, что будет услышана — даже в этом языческом храме.

Один из молившихся, с ног до головы закутанный в покрывало на манер кочевников, приблизился к драгоценной подставке. Он был необычайно высок для сирийца, и столб высотой в два ярда оказался скрыт от глаз Иден его широкой спиной. Человек постоял перед реликвией, но не плюнул на нее, как делало большинство других. Затем он отвернулся, и Иден сделала то же самое, не желая, чтобы кто-нибудь заметил направление ее взгляда.

Если бы она не отвела глаз, то заметила бы, что высокая фигура неожиданно остановилась и окинула их маленькую группу испытующим взглядом. Затем высокий араб вновь повернулся к Кресту и после этого быстро вышел из святилища.

Иден дождалась, пока Аль-Хатун завершит свои молитвы, и убедилась, что ей предстоит пройти последней через увенчанный куполом боковой придел, ведущий к центральной двери. Так она могла еще раз с благоговением взглянуть на Крест, обретая силу и уверенность от его святого присутствия.

С улыбкой вышла она из холодного святилища на залитый солнцем двор, где теперь собрались молившиеся, чтобы обменяться приветствиями и новостями. Почти сразу же имам, который читал им проповеди, обратился к Аль-Хатун с какой-то просьбой. Две девушки, шедшие впереди Иден, последовали за своей госпожой под сень сводчатой аркады, окружавшей заполненный людьми дворик. Иден вместе со своей спутницей собиралась сделать то же самое, когда вдруг ощутила легкое прикосновение к своей руке.

Повернувшись, она увидела высокого араба, закутанного в темный бурнус, чья голова была вся обмотана тюрбаном, так что виднелись лишь блестящие черные глаза. Когда он протянул руку за подаянием, она по запыленным одеждам узнала того самого человека, что был замечен ею перед Подлинным Крестом.

— Мне очень жаль, но я не ношу с собой денег, — сказала она.

Это являлось источником ее постоянного смущения, поскольку ислам поощрял нищенство как объект для проявления милосердия. После сегодняшней проповеди немало нищих должно было собраться во дворе.

— Нет... но вы носите золотой крестик на своей шее, — последовал ошеломляющий ответ на диалекте, не распространенном в Дамаске.

Прежде чем Иден успела потребовать объяснения, она вновь ощутила легкое пожатие своего запястья.

— Не отвечайте. Живите той жизнью, к которой вас приучают. Ничего не меняйте. Я найду способ попасть к вам.

Вслед за этими словами он растворился в кружившей толпе, а бледная как полотно Иден ухватилась за серый камень портала мечети, дабы не свалиться без чувств.

Последние слова были произнесены тихо, но отчетливо на ясном и настойчивом французском, и голос, произносивший их, принадлежал Тристану де Жарнаку.

Позже, вернувшись в свою комнату, охваченная лихорадочным возбуждением и невыразимой радостью, Иден не могла понять, как она удержалась от громкого крика, когда услышала так близко от себя этот знакомый и любимый голос. И много минут провела она, опираясь на холодные стены мечети и тщетно выискивая взглядом в толпе высокую фигуру.

Тогда она все же овладела собой и вновь присоединилась к Аль-Хатун. И даже болтливые рабыни не придали значения ее короткому разговору с нищим — не менее двадцати его собратьев обратились за подаянием, пока они пересекали двор.

Тристан. Здесь. В Дамаске. Это было невероятно... если только это не было одно из чудес Господних.

Как она не узнала его, когда он стоял у Креста? Ведь ей хорошо были знакомы эти широкие плечи и гордая осанка. Она плакала и смеялась одновременно, меряя шагами пространство своей комнаты в приступе радости, соединенной с нетерпением, как бывает в предвкушении какого-нибудь необходимого наркотика. Когда он придет к ней? Сколько придется ей ждать? В том, что он найдет способ спасти ее, она была уверена и преисполнилась благодарности, как будто дело было уже сделано.