— Будет так, как вы велите, — печально сказала она Аль-Хатун. — Я стану учить вашего сына со всем усердием, на которое способна.

Она дала обет, что и сама будет прилежно учиться арабскому языку. Она ненавидела свою беспомощность, которую теперь испытывала.

— И еще одно, — сказала Аль-Хатун, подводя итог. — Вам тоже нужно кое-что узнать... о вере ислама. Мой долг позаботиться о вашем обращении. Во дворце Саладина не может жить христианка.

— Этого никогда не будет, госпожа. — Иден взглянула ей прямо в глаза. — Вы вольны распоряжаться моим телом, это правда... но вам не завладеть моей бессмертной душой. Она отдана Христу и всегда будет принадлежать ему.

Полукруглая улыбка возникла снова:

— Мы увидим. Я пришлю вам наставника.

Она потянула шелковую кисточку, свисавшую с одного из деревянных столбов, и послышался тонкий мелодичный перезвон серебряных колокольчиков, подвешенных в центре голубого купола.

В тот же миг появилась стайка служанок в полупрозрачных галабие и с тонкими покрывалами на нижней части лица. Наблюдая их шумное приближение, Иден задавалась вопросом, почему сама госпожа не носит вуали. Из-за своего бесстыдства... или потому, что могущество ставит ее несравнимо выше любого стыда?

По мановению пальца смуглые девушки умолкли и почтительно выслушали распоряжения. После чего, улыбаясь и чирикая, увели Иден прочь. Вспоминая Ксанф, она бессознательно улыбалась им в ответ. Не было нужды понимать их беспрестанную болтовню — слова не нужны, чтобы поведать про еду, убежище или смену костюма. Без сомнения, ее розовое с зеленым платье сослужило отличную службу, но теперь сильно протерлось и нуждалось в чистке и починке.

Она выбрала из предложенных туалетов серо-синюю галабие, решительно отвергнув прилагаемое маленькое покрывало для лица, ибо была уверена, что не вынесет раздражающего прикосновения газа к носу и рту. Как выяснилось, спать ей предстояло в занавешенном закутке в большой общей спальне, где помимо нее размещалось еще около двадцати девушек. Ей не удалось понять, были это другие наложницы Саладина или просто домашние рабыни. Что до ее собственного положения во дворце, то время покажет. Но она не думала, что жизнь ее будет совсем уж безрадостной во время пребывания в этой прекрасной тюрьме.

Младший сын Аль-Хатун оказался серьезным двенадцатилетним мальчуганом с такой же темно-золотистой кожей, как у матери, и тонким задумчивым лицом. Он был высоким, хрупкого сложения и отнюдь не казался сильным, но речь его все время сопровождалась энергичными жестами, как будто его тело было лишь механизмом, приводимым в движение неугомонным и любознательным умом. Когда они повстречались в увешанной картами, заставленной драгоценными книгами и манускриптами комнате, он приветствовал Иден с осторожной любезностью, за которой скрывалось жгучее любопытство.

Заранее подготовив короткую речь, он обратился к своей наставнице:

— Ученая госпожа, я счастлив познавать ваш язык. Моя мать говорит, что мы можем обсуждать все, что относится к вашей стране... но запрещается вести со мной разговоры о христианской вере.

Иден торжественно поблагодарила его за приветствие. Она намеревалась вести свои уроки по примеру того, как однажды в Хоукхесте учила французскому языку одного из детей, говоривших на саксонском наречии. Тот ребенок был хорошо развит — младший сын мельника, желавший оставить насиженные места и заняться торговлей в городе. Иден убедила его, что добиться успеха в жизни можно гораздо быстрее, зная язык, который всегда может пригодиться. Эль-Кадил был в ином положении, но один смышленый и жаждущий знаний ребенок ничем не хуже другого. В первом случае ее методы принесли хорошие плоды, и теперь она уже обладала необходимым опытом.

Усевшись вместе с ним на покрытый коврами пол, она начала называть по-норманнски различные предметы, находившиеся в комнате. Как и в большинстве покоев дворца, здесь почти не было деревянной мебели. Например, не было стола, но вместо него имелись две маленькие раскладные доски для письма, высоту которых можно было регулировать по желанию писца. Иден нашла очень приятным проводить большую часть времени сидя на земле, хотя в продуваемых насквозь домах и замках родной Англии это было бы немыслимо.

После того как они исчерпали названия мебели, драпировок на стенах, богатых ковров и подушек, свитков пергамента, карт и замечательных рисованных миниатюр, хранившихся в маленьком сундучке, они принялись называть каждый из цветов целой коллекции всевозможных чернил, которыми Эль-Кадил старательно рисовал собственную разноцветную карту Дамаска. Иден была очарована чистотой и яркостью цветов. Она много раз видела и неоднократно пользовалась черными чернилами, а также зелеными и иногда красными. Но никогда — лазурными, сапфировыми, фиолетовыми, шафрановыми или цвета цикламена, которыми мальчик рисовал с такой легкостью.

Эль-Кадил взял один из маленьких стеклянных пузырьков сочного оливково-зеленого цвета с золотым оттенком.

— Этот... твои глаза! — робко улыбнулся он с явным восхищением. — Здесь... черные глаза... коричневые... нет зеленых!

Затем произнес несколько слов по-арабски, которые, как она посчитала, означали комплименты.

— Не могу ли я помочь, госпожа Иден? Он говорит, что ваш взгляд напоминает красоту зеленой листвы над водопадом. Неплохое определение для его лет.

Она с удивлением обернулась на мужской голос, говоривший на чистом французском. Улыбавшийся молодой мужчина стоял прислонившись к стенке сводчатого дверного проема. Он был среднего роста, в ярких пурпурно-синих одеждах и пышном тюрбане из золотистой ткани. Кожа его была очень смуглой и цветом напоминала тутовые ягоды. Лицо было подвижным и чувственным, но в нем не хватало значительности и силы.

— Прошу простить меня. — Он прошел в комнату и приветствовал ее по-восточному, с особой тонкой фацией. — Я Аль-Акхис, советник и переводчик достойной Аль-Хатун. Я не говорю на вашем языке так хорошо, как хотел бы, но если вам понадобится переводчик на первое время занятий с вашим учеником...

Она заметила, что его взгляд такой же открытый и дружелюбный, как у мальчика. Ей было неудобно сидеть перед ним, так она вряд ли могла ответить на его поклон.

— Благодарю. Приятно слышать знакомую речь, тем более что произношение ваше безукоризненно, — почти без лести сказала она. — Но мальчик быстро учится, да и уроки у нас несложные. Думаю, мы быстро продвинемся, не прибегая к вашей помощи.

Она заколебалась. Не хотелось отказывать ему. Приятно было поговорить по-французски после беспрестанной трескотни в общей спальне. Великолепное облачение указывало на его высокое положение во дворце, и он, по-видимому, был дружески к ней расположен, но что-то в его откровенно восхищенном взгляде нарушало ее спокойствие и мешало продолжать урок.

— Может статься, — тактично добавила она, — что позднее, когда мы дойдем до более сложных вещей, чем название предметов и действий, я могла бы прибегнуть к вашей помощи.

Его улыбка была белозубой и привлекательной. Стремление помочь ей не вызывало сомнений.

— Надеюсь, вы так и поступите. Однако существует другая причина, по которой мы будем чаще встречаться. Я должен объяснить. Милостивая Госпожа Луны распорядилась, чтобы, когда позволят другие обязанности, я посвящал вас в основы веры ислама. Мне доставит это величайшую радость.

— Без сомнения. — Дружелюбие Иден как рукой сняло. — Но я уже объяснила вашей хозяйке, что подобное обучение не для меня.

Аль-Акхис, похоже, не смутился. Он улыбнулся так, как улыбаются ребенку, который шалит.

— Аль-Хатун приказала, — мягко заключил он. — Нагие дело повиноваться.

— Моя хозяйка не потаскушка у султана, а королева Англии! — Иден не стеснялась в выражениях. — Можете говорить сколько угодно — все ваши слова унесет ветер. Я не отрекусь от Христа, в коем мое утешение и сила.

— Слова будут не моими, но Аллаха, — с неизменной любезностью ответил советник. Он приглашающе кивнул Эль-Кадилу, с интересом наблюдавшему за их разговором. — Камаль оседлал для молодого господина лошадь на конюшнях. Вы позволите ему закончить урок?