— Поезжай осторожнее, Горвенал, мы уже много лет не возили леди.

— Горвенал! — Иден была заинтригована. — Друг и спутник Тристана — значит, и вы тоже читали сказания? — Она почувствовала, что начинает сменять гнев на милость.

— Я рос сначала в Бретани, во владениях моего отца, а затем в материнском поместье в Корнуэлле, — ответил де Жарнак. — Как могло быть иначе? Там каждый камень хранит память об Артуре и Гиневре, о Тристане и Изольде.

Ну что ж, у вас есть спутник, ваш Горвенал, но нет Изольды, хотела сказать она. Впервые она позволила себе заметить наличие у нее интереса в этой связи. Она ни за что бы не согласилась с помешанной Алис и даже с Беренгарией, но она не могла отрицать того, что видела собственными глазами: Тристан де Жарнак был чрезвычайно привлекательным мужчиной. К тому же он был очень благородного происхождения, и король считал его своим другом. Так почему у него не было жены или хотя бы возлюбленной? И что это за таинственная леди, еще более таинственно "утраченная" в Хаттине? Собственное любопытство начинало ее раздражать.

Она отчетливо ощущала впереди и позади себя его твердые руки, державшие поводья, ей даже пришлось немного откинуться назад, чтобы его левая рука не терлась о ее грудь. Она отметила глубину и прозрачность его глаз, следивших за дорогой. Иден никогда не приходилось видеть таких глаз — цвета спелого каштана, со зрачками, которые временами казались ярко-красными. Она предпочла бы не знать, каковы эти глаза в минуту гнева. Еще были его губы, которые, к смущению Иден, невольно прикасались к непослушным завиткам ее волос. Она почувствовала, что краснеет, когда они проезжали между рядов палаток, где солдаты занимались сортировкой пленных — традиционным делом, сопутствующим любому сражению. Некоторые приветствовали своего командира, а очень многие отпускали фамильярные замечания относительно прелестей Иден и необыкновенной удачи Тристана.

Этот непонятный человек был явно доволен. Она не могла объяснить почему. Его подчиненные вели себя как последнее огребье, и поскольку он предельно ясно дал понять, что не интересуется ее достоинствами, как физическими, так и духовными, к чему тогда демонстрировать удовольствие от компании, в которой он не нуждался? Конечно же, не от простого мужского самолюбия, которым мог тешить себя солдат, выставляя напоказ захваченную им хорошенькую женщину.

— Вы должны простить их, — прервал ее размышления резкий голос. — Они бились два дня и выиграли за это время два сражения — и, без сомнения, думают, что победы дают им право на некоторые вольности.

Так как было ясно, что Тристан полностью разделяет это чувство, она ничего не ответила и только слегка отодвинулась от него. Следовало все же сохранять наружную любезность, ведь ехать им предстояло не меньше часа. Только когда они достигли внешней границы лагеря, Иден поняла, какой яростной была короткая битва. Шатер Исаака был поставлен для безопасности в самом центре лагеря и окружен многочисленными рядами разместившихся близко друг к другу палаток его рыцарей. Бой в основном проходил на трех главных флангах, а четвертая часть квадрата была оставлена для поспешного отступления Исаака. Большая часть конных рыцарей последовала за ним, взвалив всю тяжесть борьбы, как водится в безнадежных ситуациях, на плечи пехоты. Там в основном служили наемники, которые не хотели умирать в сражении, а предпочитали продолжать зарабатывать себе на жизнь, перейдя на сторону победителей. Те, которым не посчастливилось противостоять первому натиску крестоносцев, поневоле встретили смерть, но тем не менее работы для офицеров — вербовщиков короля Ричарда осталось достаточно.

В то же время тяжело раненные пехотинцы Исаака были быстро избавлены от страданий английскими рыцарями — интереса они не представляли — конечно, исключая тех, которые могли заплатить за себя выкуп, устраивавший победителей.

— Очень сожалею, что вам приходится быть свидетельницей подобных сцен, — сурово проговорил Тристан, когда они миновали радостно улыбнувшегося им солдата. Тот только что перерезал горло раненому киприоту и теперь вытирал о бедро окровавленный нож. — Но это правда войны, — продолжал рыцарь, поглядывая по сторонам, — такая же правда, как добываемая честь и слава.

— Без сомнения, — энергично согласилась Иден. — А что до чести и славы, то мне пришлось повидать вполне достаточно, чтобы понять и возненавидеть природу войны, но пока не довелось встретиться ни с тем, ни с другим. Но даже, если мне и повезет, я вряд ли смогу распознать их перепачканные кровью лица.

Тристан изумленно посмотрел на нее. Их взгляды пересеклись, и он увидел обращенный к нему вызов.

Тогда он вздохнул и попытался подыскать подходящие слова.

— Возможно, и не узнаете, леди, — начал он, и лицо его помрачнело, — ведь маски создаются людьми, чтобы скрыть то, чего они не в силах понять, и то, что кажется им невыносимо отвратительным. Вам многое пришлось сегодня увидеть, и, наверное, еще не раз придется. Но не слишком спешите высказывать свое презрение, леди Иден. Если бы безобразное лицо войны оставалось открытым, никто не пошел бы сражаться по доброй воле. Я никогда не стал бы рисковать жизнью, зная, что единственной наградой за это может быть лишь смерть нескольких сарацин. Но если меня просят освободить землю, по которой в образе человеческом ступал мой Господь для спасения моей души — тогда я сделаю это во имя чести. Славу же я могу спокойно оставить моему королю. Она по праву сопутствует ему, как нимб святому угоднику, и это великая помощь нашему делу. Для людей менее доблестных очень важно знать, что их ведет герой.

Иден молча взирала на лицо, строгие черты которого мгновение назад словно озарил внутренний огонь. Она вспомнила о Стефане, который так же вдохновенно говорил о Боге и о предназначении рыцарства. Но в то время он еще не испробовал себя — его единственным противником был деревянный столб с мишенью на арене для турниров в Хоукхесте. А этот человек изведал на своем недолгом веку немало тяжких боев и все же хранит в сердце благородные юношеские идеалы.

— Саладин поклялся сбросить христиан в море, — продолжал Тристан, не дождавшись ответа на свою речь, — а мы поклялись изгнать его из Иерусалима обратно в горы и пустыни. Мы исполним свой обет. Бог поможет нам. — Неожиданно в его голос вернулась привычная ирония: — Однако позволю себе уповать, что он будет оказывать нам помощь, даже если мы сами перестанем поддерживать друг друга. На его стороне целых три христианских короля и множество принцесс, а у Аллаха — единственный Саладин, зато независимый в своих помыслах и устремлениях.

Иден кивнула, слегка улыбнувшись.

— Я слышала о раздорах между королем Ричардом и Филиппом Августом. Но я не могу поверить, что они позволят себе продолжать мелочные дрязги, рискуя повредить общему делу.

— Хотел бы я быть столь же уверенным, — резко сказал Тристан.

Его превосходство раздражало, главным образом потому, что было оправданным.

— Не одолжите ли мне немного вашего жизненного опыта, сэр рыцарь, чтобы я могла составить правильное мнение о том, что происходит вокруг?

Он издевательски усмехнулся в ответ, и Иден с негодованием спросила себя, как могла она несколько секунд назад отыскать благородные черты в этой глумливой мине.

Они больше не разговаривали, пока не достигли предместий Лимассола. Там царила суета, поскольку англичане не церемонясь отдавали должное изобилию вина, мяса и хлеба, которым встретил их город. Горожане приветствовали победителей, но, увы, делали это не от чистого сердца. Сейчас им приходилось платить за своевременное освобождение от тирании Исаака. Естественно, в душе они роптали и не знали, чего им ждать дальше. Если бы они могли догадываться, что это лишь начало выпавших на их долю испытаний!

— Сэр Тристан, если пожелаете, вы можете оставить меня здесь, — с благодарностью сказала Иден, когда перед ними выросла крепость, при ярком солнечном свете вовсе не казавшаяся угрожающей. Именно там, как ей было сказано, она могла встретить своих высокородных спутниц.