Жили мы тогда в одной из комнат нижнего этажа корпуса “Б”. Это очень старинное здание с бесконечными узкими коридорами, в которых можно даже заблудиться.

Так вот, вся эта история начала разворачиваться на моих глазах именно там…

Рассказ лейтенанта о происшествии на территории известного научно-исследовательского института заинте­ресовал нас, хотя ничего необыкновенного в нем пока не было.

Мы пытались представить себе ленинградскую блока­ду, пустующее здание института, расположенного на ок­раине города, и всю ту обстановку, о которой говорил Воронов.

Убедившись в достаточном внимании к своему рас­сказу, лейтенант явно приободрился.

— Как-то раз во время воздушной тревоги, днем, — продолжал он, — я находился в одной из комнат на вто­ром этаже этого самого корпуса “Б” и смотрел в окно. Тревога, должен сказать, была какая-то несерьезная. Во­обще, конечно, слышно было, как немецкий самолет гу­дит наверху своим характерным тоном. Но был он, воз­можно, очень высоко и из-за сплошной облачности не виден совсем. Зенитки молчат. Бомбы тоже не падают. В общем, не налет, а так себе, пустяк…

Вдруг, слышу, раздается издалека громкий, но очень уж странный взрыв. Даже не знаю, можно ли это на­звать взрывом.

Вообще различных взрывов и разрывов я наслышал­ся очень много. Все их хорошо знаю и отличаю друг от друга. А здесь что-то совершенно необычное: непрерыв­ные раскаты с воем и очень резким свистом. Одновре­менно замечаю, что где-то у нас в здании зазвенели осколки стекол.

Должен сказать, что последнее обстоятельство меня даже расстроило. “С чего бы это? — думаю. — Фугасные бомбы падали совсем близко — и ни одного лопнувшего стекла во всем корпусе. А здесь — отдаленный взрыв, и вдруг лопнули…”

Только хотел я пойти посмотреть, где это произошло, как в поле моего зрения появилось нечто новое.

Представьте себе: полным ходом кувыркается сверху вниз германский самолет. Падает совсем недалеко от нас. Прекрасно видно, что это бомбардировщик “Юнкерс-88”. И понятно, отчего он свалился. От одного кры­ла у него осталось только воспоминание, или, точнее вы­ражаясь, небольшой кусок. “Так, — думаю я, — значит, оторвали тебе крылышко. Ну что ж, туда тебе и до­рога…”

Отошел я от окна немножко в сторону — на случай, если при падении взорвется бомбовый груз. Только нет, слышу, самолет упал тихо. Посмотрел я опять в окно. Вижу, лежит, голубчик, в поле. Народ уже к нему бе­жит, как полагается при таких обстоятельствах, и все такое прочее.“Тут, — думаю, — все протекает нормально. Пойду лучше посмотрю, где это у меня пострадали окна”.

Начал я ходить по комнатам и вижу, что всюду окна закрыты плотно и стекла в полной исправности. Так я мог бы искать еще долго, если бы не обратил внимания на то, что кое-где на полу валяются черепки от стеклян­ных матовых плафонов, прикрывавших электрические лампочки под потолком. Тут я вспомнил, что только что видел их совершенно целыми. “Как это они так сразу разлетелись?” думаю. При этом, представьте себе, непо­хоже, что они упали и от этого именно разбились. Кое-где на железной арматуре еще болтаются остатки, из чего можно заключить, что плафоны полопались наверху.

Я, конечно, плохо разбираюсь в тонких физических явлениях, но тем не менее должен вам сказать, что для меня было очевидно одно обстоятельство. Не должны были от взрыва лопнуть эти самые плафоны, раз окон­ные стекла в комнатах оказались целыми. Они ведь со­прикасаются с наружным воздухом и даже служат ему преградой, поскольку окна закрыты.

“Удивительное дело, — думаю, — даже не верится что-то”.

Еще раз посмотрел: окна совершенно целы.

Я насчитал семь лопнувших плафонов в различных комнатах. Непонятным в этом деле казалось еще и то, что потрескались плафоны только определенной формы. Это такие плоские, с закругленными краями. А вот ря­дом шары висят как ни в чем не бывало.

Постоял я немного, подумал… и решил, что все это весьма забавно, но никакого серьезного значения, конеч­но, не имеет. Пошевелил осколки слегка сапогом, плю­нул даже на них, затем потихонечку направляюсь вниз.

Прихожу в нашу комнату, где мы жили. Только от­крываю дверь, как — пожалуйста! Навстречу мне — Петя. Опять с новой граммофонной пластинкой!

“Вот, — говорит, — совершенно своеобразный взрыв записался”.

“Да ну тебя! — отвечаю. — Слышал я этот взрыв. У нас от него даже несколько плафонов лопнуло. А вот как немецкий самолет падал, ты, наверное, и не видел. Вот это было зрелище! Если бы ты не занимался своей дурацкой звукозаписью, тогда, может быть, тоже был бы свидетелем…”

В общем, начался наш обычный спор.

В этот день вечером мы занимались у себя в комна­те самыми обыкновенными делами.

Освещение у нас было тогда довольно примитивное: в виде автомобильной фары с полуразряженным акку­мулятором.

Конечно, при таком тусклом свете ничего замечатель­ного не сделаешь. Приходилось ложиться поэтому очень рано.

Однако в этот вечер, представьте себе, как нарочно, спать совершенно не хотелось. Даже завидно мне стало, когда я услышал, как храпит Петя.

Ничего больше не оставалось, как только прислуши­ваться к громкому постукиванию “городского сердца” — ну, иначе говоря, метронома, — всегда раздававшемуся из уличных репродукторов, когда отсутствовала радио­передача.

Ох, уж это ленинградское сердце! Как хорошо оно мне запомнилось: можно сказать, на всю жизнь. Да и кто его не запомнил из тех, кто находился в то время в Ленинграде!

В обычное время, когда нет тревоги, постукивал этот метроном очень медленно. Когда же объявлялась воз­душная тревога, сразу начинал колотиться быстрее, как бы предупреждая: “Не зевай!”

А тут еще эту тоскливую картину дополняет вой ве­тра. Дело, как вы знаете, было глубокой осенью. Вдруг мне показалось, что наверху кто-то ходит.

“В чем дело? — думаю. — Охраны у нас в этом корпусе нет никакой. Двери все заперты. Кто же, в та­ком случае, туда мог забраться?”

Прислушиваюсь… Опять подозрительный шорох.

“Э-э-э, — думаю я, — здесь что-то неладно. Придется пойти посмотреть…”

Поднимаюсь. Беру с собой наган. Начинаю подви­гаться к дверям на цыпочках, помахивая руками для равновесия.

Иду по совершенно темному коридору. Только изред­ка, когда луна выйдет из облаков, на полу появляются квадратные светлые пятна от окон.

Зацепился за какой-то ящик. Гул пошел необыкно­венный. Знаете, как это всегда бывает в пустых поме­щениях. Пришлось остановиться. Прислушиваюсь… Ни­чего не слышу, кроме собственного сопения, тоже отра­женного многократно от стен и потому представляюще­гося мне сверхъестественно громким.

Через некоторое время вдали что-то звякнуло.

Ориентируясь на доносящиеся звуки шагов, постепен­но добираюсь до второго этажа. Осторожно притаившись за углом коридора, вижу фигуру, на секунду появив­шуюся в лунном свете. Какой-то щупленький и сутулый субъект в черном пальто и роговых очках на носу. Крат­ковременный лунный проблеск не позволил мне рассмот­реть его более детально.

Вижу: вошел в одну из комнат и там копошится.

Вы, конечно, прекрасно понимаете, что все это меня сильно заинтересовало. Кто такой? Что ему тут нужно?

Через некоторое время выходит…

Теперь для меня стало ясно, что он определенно что-то утащил. Замечаю: несет бережно в руках какой-то белый предмет, которого я не видал у него раньше.

“Ну, — думаю, — это тебе не удастся!..”

“Гражданин! Ни с места!” кричу я зычным голосом и бросаюсь вперед.

Он — от меня. Я — за ним.

Погоня, должен вам сказать, была очень своеобраз­ная. Гул от топота наших ног стоял невероятный… Тем­но… Рук своих не видно; только изредка замечаю, как что-то черное мелькает перед окнами. Он — по лест­нице вниз. Я — за ним. Расстояние между нами посте­пенно сокращается. Теперь я от него уже сравнительно близко.

В этот момент оба мы попадаем в длинную полосу лунного света. И мне удается наконец рассмотреть пред­мет, находившийся у него в руках. Удивило это меня со­вершенно невероятно. Ну, как вы думаете, что это ока­залось?