Спустившись вниз, Саньцяо встретила старуху как дорогую гостью и повела ее наверх. Старуха долго благодарила, приветствовала хозяйку дома, а затем сказала:

— У меня, у старой, сегодня случайно оказалось простенькое вино, и я захватила его с собой, чтобы за чаркой с вами развлечься.

— Выходит, я ввожу вас еще и в расходы! Не следовало бы мне принимать все это, — ответила Саньцяо.

Тут старуха попросила служанок занести наверх короба и вино, и они расставили все блюда на столе.

— Уж слишком вы роскошествуете! — воскликнула Саньцяо.

— Что мы, бедные люди, можем приготовить хорошего! — улыбаясь, ответила старуха. — Это, собственно, не больше, чем угостить чаем.

Цинъюнь отправилась за чарками и палочками, а Нуаньсюэ разожгла маленькую печурку, и *вино тут же было подогрето.

— Сегодня хоть скромно, но угощаю я, старая, поэтому прошу вас занять почетное место гостя.

— Конечно, вам пришлось из-за меня похлопотать, но все-таки ведь это вы у меня в доме. Как я могу допустить такое!

Они долго препирались, и Сюэ в конце концов пришлось занять место гостя.

Это была уже их третья встреча, и потому они стали ближе друг другу, чувствовали себя свободнее.

— Что это хозяин ваш все не возвращается? — попивая вино, спросила старуха. — Уже и времени-то многовато прошло, как он уехал, — продолжала она. — И как это он решился оставить вас?

— Говорил, что вернется через год, а вот почему-то задержался, — ответила Саньцяо.

— По мне, хоть груды золота, хоть горы нефрита сулит торговля, не стоит она того, чтобы оставлять такую вот, как цветок, как яшма, жену. А вообще, — продолжала старуха, — кто разъезжает по торговым делам, тот в чужих краях живет словно дома, а дома — словно в гостях. Вот, к примеру, мой четвертый зять, господин Чжу: женился на моей дочери, и вечером-то они счастливы, и утром радостны, а о доме он и думать не думает. Съездит раз в три или в четыре года домой к старшей жене, побудет там месяц-другой и возвращается обратно. Она у него там, словно вдова, страдает от одиночества. И разве знает она, как он живет на стороне?

— Нет, мой муж не такой, — отвечала Саньцяо.

— Ну что вы, я ведь просто так говорю, — оправдывалась старуха. — Разве посмею я сравнивать небо с землей?

Обе женщины долго сидели за вином, загадывали друг другу загадки, играли в кости и расстались совсем пьяные.

На третий день старуха Сюэ с тем же соседским парнем зашла забрать короба, посуду и заодно взяла половину денег за украшения, проданные Саньцяо. Саньцяо уговорила ее остаться позавтракать.

С тех пор старуха Сюэ часто захаживала к Саньцяо. Всякий раз она справлялась, нет ли известий от Сингэ. Было ясно, что причина ее прихода — желание получить остальную сумму, однако вслух она об этом не говорила. У старухи был хорошо подвешен язык, она умела сообразить, где что сказать, что ответить, и, прикидываясь не то глуповатой, не то простоватой, постоянно острила и шутила со служанками. Поэтому в доме Цзян ее полюбили. Дошло до того, что если она день не заходила, Саньцяо начинала скучать, чувствовать себя одинокой. Она велела слуге узнать, где живет Сюэ, и нет-нет да посылала за ней. Так она стала привязываться к старухе все сильнее и сильнее.

На свете есть четыре сорта людей, с которыми не стоит иметь дела: свяжешься с ними — потом уж и отказать им неудобно. Что это за люди? Странствующие монахи-бродяги, нищие, бездельники и посредницы-сводни. Первые три — еще полбеды, а вот посредницы-сводни — те бывают вхожи то в одни дома, то в другие, и женщины, когда им скучно, в девяти случаях из десяти сами приглашают их к себе. И вот бабка Сюэ — существо далеко не из добродетельных — сладкими речами да ласковыми словами вкралась в доверие к Саньцяо, и они стали лучшими друзьями, так что Саньцяо и часа не могла прожить без старухи. Вот уж поистине:

Надо сказать, что за это время Далан не раз наведывался к Сюэ, пытаясь узнать, как идут его дела, но та только и твердила, что еще рано.

В середине пятого месяца началась жара, дни становились все более знойными. Как-то раз, беседуя с Саньцяо, старуха заговорила о тесноте в своем доме, о том, что дом ее обращен окнами на восток, поэтому летом у нее невыносимо, не то что в доме Саньцяо — таком высоком, просторном и прохладном.

— Если вы сможете оставить домашних, приходите сюда ночевать, это было бы только хорошо, — предложила Саньцяо.

— Хорошо-то хорошо, да боюсь, как бы ваш хозяин не вернулся, — ответила старуха.

— Если даже он и вернется, то уж, наверное, не среди ночи, — отвечала Саньцяо.

— Ну, если я вам не буду в тягость, — а я обычно с людьми легко уживаюсь, — то сегодня же вечером перенесу сюда постель и буду ночевать у вас. Не возражаете?

— Постель и все прочее у нас есть, так что переносить ничего не надо. Сходите только домой и предупредите своих. А вообще, лучше всего, живите здесь все лето.

Старуха, не долго думая, пошла предупредить домашних и вернулась, захватив с собой только туалетную шкатулку.

— Да вы что, матушка, — возмутилась Саньцяо, — неужто у нас здесь не нашлось бы гребенки?! Зачем было такие вещи брать с собою?!

— Я, старая, больше всего в жизни боюсь мыть лицо из одного таза с другими и причесываться чужим гребешком, — отвечала старуха. — Конечно же, лично у вас есть и прекрасные гребенки, и прочее, но я бы не посмела до них дотронуться, а пользоваться вещами других женщин вашего дома мне бы не хотелось. Поэтому-то я и принесла все свое. Только скажите, в какой комнате мне поселиться?

Указывая на небольшую плетеную тахту возле своей постели, Саньцяо сказала:

— Я уже заранее приготовила вам место, чтобы мы были ближе друг к другу. Если ночью вдруг не будет спаться, сможем поболтать.

С этими словами она достала зеленый полог из тонкого шелка, чтобы старуха повесила его себе над тахтой. Затем они выпили вина и легли.

После отъезда мужа в комнате Саньцяо всегда ночевали две ее служанки, но теперь она отправила их спать в соседнюю комнату.

С этих пор старуха днем, как всегда, ходила по своим делам, вечером же, на ночь, возвращалась к Саньцяо. И не раз, а довольно часто она прихватывала с собой вина, угощала хозяйку, и они весело проводили время. Кровать Саньцяо и тахта старухи Сюэ стояли углом друг к другу, и спали они, собственно, голова к голове, хотя и разделенные пологом. Ночью они заводили разговор: одна спросит, другая ответит, и говорили они о чем угодно, даже о самых непристойных слухах, которые ходили по городу. Частенько, притворяясь совсем пьяной или охваченной безумием, старуха рассказывала о том, какие у нее были в молодости, тайком от мужа, любовные похождения. Делалось это с расчетом возбудить в Саньцяо соответствующие весенние чувства. Рассказы старухи доводили Саньцяо до того, что ее прекрасное нежное лицо то бледнело, то заливалось краской. Старуха поняла, что добилась своего, но как заговорить о порученном ей деле, все еще не знала.

Время летело быстро, и вот наступил седьмой день седьмого месяца — день рождения Саньцяо. Старуха с раннего утра приготовила два короба яств в подарок Саньцяо. Поблагодарив ее, та стала уговаривать ее поесть вместе лапши.

— Сегодня у меня много дел, тороплюсь, — отказалась Сюэ. — Уж вечером будем вместе с вами наблюдать, как *Пастух встречается с Ткачихой.

С этими словами она попрощалась и только вышла из ворот, как тут же натолкнулась на Далана. Разговаривать здесь было неудобно, и поэтому они свернули в тихий переулочек.

— Матушка, ну и тянешь же ты! — упрекнул ее Далан, нахмурив брови. — Прошла весна, настало лето, теперь уж осень, а ты все твердишь свое: «рано» да «рано». А ведь день для меня словно год. Пройдет еще несколько дней, вернется ее муж, тогда вообще всему конец. Ты меня просто живьем на тот свет отправляешь! Но ничего, я и с того света до тебя доберусь, — пригрозил Далан.