Хэ выразил опасение, что брат не согласится на это.

– Вы только, пожалуйста, умолите его, – сказала она. Через день Хэ, увидя юношу, встретил его, идя на локтях. Тот был ошарашен.

– Как? – вскричал он. – В двух ваших жизнях я был вам друг… Везде, где только можно было это проявить, я не посмел бы пожалеть себя от головы до пят… Откуда вдруг взялась эта манера обращаться ко мне?

Хэ изложил ему все, что было надумано. Юноша изобразил на лице трудную борьбу.

– Я от этого человека потеряла свое тело, – вмешалась женщина. – Кто, скажи по правде, это сделал? Если теперь ты дашь ему завянуть и погибнуть среди его жизненного пути, то куда ты меня-то денешь?

Юноше не оставалось ничего другого, как согласиться. И вот Хэ тайно уговорился с ним и отправил спешное письмо к своему приятелю, сановнику Вану, прислав с письмом и самого юношу. Ван понял, чего хочет Хэ, устроил большой обед, на который пригласил и губернатора. Затем он велел юноше нарядиться женщиной и исполнить на обеде танец Небесного Мо[467]. Получилось полнейшее впечатление прелестной женщины.

Губернатор так и одурел. Стал тут же настойчиво просить Вана отдать ему юношу, причем готов был дать за него крупные деньги, и единственно чего боялся, так того, что ему не удастся за них получить его. Ван притворился, что это его вводит в глубокое раздумье и сильно затрудняет. Помешкав довольно продолжительное время, он наконец отдал юношу, но уже от имени Хэ. Губернатор был в восторге, и старая ссора сразу была разрешена. Получив теперь юношу, он от него уже не отходил: где бы ни был, что бы ни делал, двигался ли, сидел ли. У него было более десятка обслуживавших его девиц. На них он смотрел теперь, как на пыль и грязь.

Юноша стал у него пить и есть и пользоваться всяческой услугой, словно князь. Кроме того, губернатор подарил ему более десяти тысяч лан монет.

Через полгода губернатор захворал. Юноша, зная, что он уже совсем на дороге в тьму, сложил на повозку золото и парчу и временно поместил все это в доме Хэ. Вслед за этим губернатор умер. Юноша извлек деньги и выстроил целые хоромы, завел мебель и утварь, нанял слуг и служанок. Мать, братья, тетки – все пришли жить с ним вместе.

Когда юноша выходил из дому, на нем была великолепная шуба, его везли превосходнейшие кони. Никто не знал, что он лис.

У меня (Ляо Чжая) есть некоторое по сему поводу сужденьице[468].

Позвольте, улыбнувшись, приписать его сюда же……………

Цзинаньский чиновник господин У отличался твердой прямотой, ни за чем не гнался. В его время существовало такое подлое обыкновение: если кто-нибудь из алчных взяточников попадался в преступлении, но покрывал дефициты казначейства из своих средств, то начальство это немедленно замазывало, а взятка делилась среди сослуживцев.

Никто не смел действовать вопреки этому обыкновению. Так же велели поступать и нашему господину У. Но он этого распоряжения не послушался.

Его принуждали, но безуспешно. Рассердились, принялись поносить и бранить его. У тоже отвечал злым тоном.

– Я, – говорил он, – чиновник хотя и небольшой, но так же, как вы, получил повеление моего государя, так что можете на меня доносить, можете меня карать, но ругать и бесчестить меня вы не вправе. Хотите моей смерти – пусть я умру. Но я не могу брать от государя жалованье и в то же время покрывать и искупать чужие неправедные взятки.

Тогда начальник изменил выражение лица и взял теплый, ласковый тон.

– Послушайте, – говорил он, – всякий вам скажет, что в этом мире нельзя жить прямою правдой. Люди, конечно, этой прямой правды лишены. А раз так, то можно ли, в свою очередь, обвинять эту нашу жизнь за то, что правдой действовать нет возможности?

Как раз в это время в Гаоюане жил некий My Цинхуай, к которому приставала лиса и сейчас же начинала с большим воодушевлением беседовать с людьми. С кресла раздавался звук голоса, но человека не было видно.

My как-то прибыл в данный город. Посетители стали беседовать, и во время беседы один из них задал такой вопрос:

– Скажите, святая, – вы ведь знаете решительно все, – разрешите спросить вас: сколько всего в нашем городе правительственных чиновников?

– Один, – был ответ.

Все смеялись. Гость снова задал вопрос, как это так.

– Да, – продолжала лиса, – хотя во всем вашем уезде и наберется семьдесят два чиновника, но чтобы кого назвать настоящим, – так это одного лишь господина У.

При Канси[469] появился какой-то маг с коробкой, в которой был спрятан маленький человек, ростом около фута. Когда ему бросали деньги, то он открывал коробку и выпускал человека, который пел песню и опять уходил к себе.

Маг явился в ямынь[470]. Народоправитель потребовал коробку и удалился в свои покои, где стал подробно допрашивать человечка о его происхождении. Тот сначала не решался говорить, но правитель продолжал задавать настойчивые вопросы, и человечек наконец рассказал о себе и о своих родных все подробно.

Оказалось, что это мальчик, начитанный в книгах. Как-то раз он шел домой из школы. К нему пристал с разными соблазнами маг, давший ему, кроме того, еще какое-то снадобье, от которого все четыре его конечности съежились быстро, сократились. Тогда маг стал носить его с собой как игрушку или прибор для фокуса.

Правитель рассердился и казнил мага, а мальчика оставил у себя. Хотел было лечить его, но до сих пор все еще не набрел на верное средство.

Губернатор Юй Чэнлун[471], ревизуя ведомство, прибыл в укрепление на почтовом тракте, называемое Гаою. Его приезд совпал со следующим происшествием. В одной местной знатной семье собирались выдавать замуж девушку. Приданое было самое великолепное. Ночью воры проникли в дом, проломав стену, и утащили все, словно – как говорится – скатав в рогожку.

Местный правитель не знал, что делать. Тогда генерал приказал, чтобы все ворота города были заперты, но для прохода оставлены лишь одни[472], в которые он велел свободно впускать и выпускать людей. Пристав должен был караулить ворота и строго обыскивать всякую поклажу и ношу.

Затем генерал обратился ко всему населению города с увещанием вернуться по домам и ждать завтрашних обысков на предмет обязательного отыскания украденных вещей.

В то же время он шепнул приставу, чтобы, – в случае, если какой-нибудь человек войдет и выйдет через ворота дважды, – чтобы он его сейчас же схватил.

После полудня пристав задержал каких-то двух людей, у которых, однако, никакой при себе поклажи но оказалось.

– Они-то самые воры и есть, – сказал генерал.

Оба задержанные протестовали и все время доказывали свою невиновность. Тогда генерал велел раздеть их и обыскать.

Оказалось, что у них в халатах было вдето по две смены женских платьев, и как раз тех самых, что были в украденном приданом.

Воры, оказывается, испугались, что на следующий день будет общий обыск, и поторопились с переноской вещей в другое место.

А так как вещей было много и, следовательно, перенести их было трудно, то они надели их на себя поплотнее и стали выносить почаще.

Когда наш генерал был еще лишь начальником фу[473], он заехал как-то в город, подведомственный его соседу по управлению. Ранним утром, проезжая по предместью, он видит, что двое каких-то людей несут на постели больного. Больной был накрыт большим одеялом. На подушке были видны волосы, в которые была воткнута булавка с фигурой феникса. Женщина лежала на постели боком, а с обеих сторон рядом с нею шли четверо дюжих мужчин, которые поочередно подходили и руками охватывали одеяло, подтискивая его под тело больной, из опасения, по-видимому, что ей дует.