– Я – бес, – сказал юноша, – но дом Вэнов – сплошь лисицы. Мне случайно полюбилась их дочь Хунтин, и я пока остановился здесь. Когда бес попадает своим наваждением на лисицу, то никакому тайному предопределению небесных сил это не вредит. Скажите, господин, зачем вам понадобилось расторгать чужую судьбу-связь и охранять именно ее? Сестра этой девицы, Чантин, блеском своей красоты отмечена еще более, и я, из почтения к вам, оставил ее, как говорится, «цельною яшмой»[275], для угождения Вашему Высокому Совершенству. Если старик согласится ее за вас выдать, то только в этом случае вы можете применить ваше лечение к данной девице. Но к тому времени я и сам, вероятно, уйду.

Шп согласился, и в эту ночь молодой человек не приходил, а девушка вдруг очнулась. Утром обрадованный старик пришел сообщить об этом Ши; пригласил его пройти взглянуть на больную. Ши сжег свои прежние талисманы[276], сел и стал ее свидетельствовать. Видит, за вышитой занавеской стоит девушка, красивая, как небесная фея. Ши догадался, что это Чантин.

Освидетельствовав больную, он потребовал воды, чтобы покропить в пологе. Девушка быстро подала ему чашку воды. Пока она суетилась, мысли Ши заволновались, и вся его душа хлынула потоком. И в это время внимание его было не на бесе… Он вышел, простился со стариком и под предлогом изготовления лекарств ушел домой. В течение нескольких дней Ши не приходил, и бес стал неистовствовать еще сильнее. Кроме Чантин, им были изнасилованы и одурманены решительно все женщины в доме: жены сыновей, служанки и все другие. Старик опять послал слугу с конем за Ши. Ши не поехал под предлогом болезни. На следующий день старик явился к нему сам. Ши, притворившись, что у него болит нога, вышел к старику с костылем. Старик с поклоном приветствовал его и спросил, в чем дело.

– В этом, видите ли, и трудность одинокой жизни вдовца. Намедни ночью служанка моя полезла ко мне на кровать, да споткнулась и упала, уронив госпожу Грелочку и обварив мне обе ноги!

– Почему же вы так долго не возобновляете женатой жизни? – спросил старик.

– Да как ни досадно, а все не было на примете чистого, нравственного дома, вроде вашего!

Старик помолчал и вышел. Ши пошел его провожать.

– Как только болезнь пройдет, – сказал он на прощанье, – я сам обязательно приду. Не утруждайте, пожалуйста, своих драгоценных стоп!

Прошло еще несколько дней. Старик пришел опять. Ши принял его, хромая. Старик участливо спросил его в двух-трех словах и сейчас же сказал:

– Я только что говорил с моей, так сказать, «зарослью». Если вы изгоните беса, дав всем нам наконец спокойно спать на подушках, то вот у меня есть младшая дочь Чантин – ей семнадцать лет, – которую я хочу послать в услужение[277] Вашему Совершенству.

Ши от радости бухнул в землю головой и сказал старику:

– Ну, если ваши восхитительные намерения именно таковы, то посмею ли я щадить свое больное тело по-прежнему?

И сейчас же вышел из дому. Они сели вместе со стариком на коней и помчались. Войдя в комнату и осмотрев одержимую, Ши подумал с опаской, не нарушили бы уговора родители, и просил разрешения заключить торжественное условие с матерью девушки. Старуха тут же вышла к нему.

– Послушайте, сударь, за что это мы видим с вашей стороны недоверие?

И сейчас же, взяв у Чантин из головы золотую шпильку, передала Ши в знак верности. Тот торжественно приветствовал ее поклоном. После этого он собрал всех бывших в доме и произвел над ними очистительные действия. Только одна Чантин куда-то так далеко укрылась, что и следов ее не нашли. Тогда Ши написал талисман для ношения на теле и велел поднести ей от его имени. В эту ночь все было погружено в безмолвие. Призрак беса совершенно исчез, и только Хунтин все еще не переставала протяжно стонать. Ши окропил ее заговоренною водою, и все, чем она мучилась, словно куда-то исчезло. Ши хотел проститься и уйти, но старик схватил его за руки и стал удерживать, искренне упрашивая его не уходить. Вечером заставили стол кушаньями и фруктами; старик принялся потчевать Ши с отменной настойчивостью. Водяные часы дали три удара[278]. Хозяин простился с гостем и удалился.

Только что Ши прилег на подушку, как раздались крайне нетерпеливые удары в дверь. Он встал, смотрит – входит Чантин, осторожно, тихонечко, и, вся запыхавшись, быстро-быстро ему шепчет:

– Моя семья хочет вам отплатить, что называется, «белым лезвием»… Сейчас же бегите!

Проговорив эти слова, она круто повернулась и убежала. Ши, весь бледный, перелез через стену и быстро скрылся. Завидя вдали огонек, он к нему устремился – то были деревенские ночные охотники из его же мест. Ши был рад им, подождал конца их облавы и вместе с ними вернулся домой.

В сердце своем он затаил теперь злобу и гнев, но как отомстить – не знал. Думал было пойти в Бянь, чтобы там разыскать своего учителя Чичэна, но дома был старик отец, который давно хворал и дряхлел. Ши днем и ночью все думал и строил разные планы, но не пришел ни к какому решению: предпринимать ли ему что-нибудь или же сидеть дома. Вдруг в один прекрасный день к его дверям подходят два паланкина. Оказывается, это прибыла старуха Вэн. Она сопровождала дочь.

– Вы что же, – сказала старуха, – убежали тогда ночью домой и с тех пор больше о браке ни слова?!

У Ши, при виде Чантин, разом исчезли все обиды и вся досада, и он скрыл их пока в себе, не выказывая. Старуха заторопила обоих сделать обряд поклонения[279] в доме, после которого Ши хотел устроить обед, но старуха отказалась.

– Я не свободный человек, – сказала она, – и не могу сидеть тут с вами и наслаждаться вкусными вещами. Дома у меня сидит мой старик, глупый и злой… Если что не будет как следует, так уж вы, зятек, пожалуйста, сделайте мне большое удовольствие: ради Чантин вспомните хоть раз и обо мне!

С этими словами она села в повозку и уехала.

Дело в том, что о намерении убить жениха дочери старуха ничего не слыхала; и только когда старик погнался за ним, не поймал и вернулся обратно, – только тогда она об этом узнала. Узнала и совершенно не могла с этим примириться, целые дни бранилась и грызлась со стариком. Чантин тоже лила слезы и ничего не ела. Тогда старуха сама привезла к Ши дочь, наперекор старику. Когда Чантин вошла в дом к Ши, он расспросил ее подробно и все наконец узнал.

Месяца через два-три Вэны прислали за дочерью, торопя ее проведать родителей[280]. Ши, предвидя, что она не вернется, воспротивился и не пустил ее, и она с этих пор время от времени роняла слезы. Прошло больше года. Чантин родила сына, назвав его Хуэр. Для кормления его она купила ему няньку-кормилицу. Тем не менее мальчик любил плакать и ночью требовал, чтобы его несли к матери.

Однажды от Вэнов опять пришли с паланкином и сказали, что старуха сильно тоскует по дочери. Чантин загрустила пуще прежнего. Ши уже не мог ее удерживать. Она хотела ехать с ребенком, но Ши не позволил, и она поехала домой одна. Когда они расставались, она назначила сроком возвращения месяц. Тем не менее прошло полгода, а вестей от нее никаких не было. Ши послал было к Вэнам узнать, в чем дело, но оказалось, что тот дом, который они нанимали раньше, давно уже пустует. Прошло еще два года. У Ши пропала всякая надежда. А мальчик плакал целыми ночами, и в «сердечном дюйме» у Ши словно резало ножом.

Вслед за тем отец Ши, похворав, умер. Это еще более его опечалило и сразило. Он захворал, ослабел и, «спя на соломе»[281], задерживался у себя целыми днями, так что не мог принимать соболезнующих гостей и друзей. И вот, как раз когда он был в мрачном и беспокойном настроении, вдруг слышит, что к нему идет женщина. Посмотрел на нее – видит: женщина одета в глубокий траур. Это была Чантин. Ши в большом огорчении почувствовал острый прилив скорби и потерял сознание. Служанка в испуге закричала. Тогда женщина вытерла слезы, стала его гладить и гладила его очень долго, пока он наконец не стал понемногу оживать. Он, оказывается, решил, что уже умер и что, значит, видится с ней в мрачном мире.