— Приветствую тебя, Тезей, сын Эгея, — воскликнул, в свою очередь, Скиталец. — Помню, ты некогда сходил в жилище Гадеса и живым возвратился оттуда! Разве ты вновь переплыл Океан и живешь, как и я, под лучами горячего солнца? Я когда-то искал тебя в жилище Гадеса и не нашел тебя там!

Тень Тезея отвечала ему:

— В жилище Гадеса я пребываю и теперь, а то, что ты видишь перед собой, только тень, посланная сюда царицей Персефоной стоять на страже красоты Златокудрой Елены!

— Привет тебе, Пиритойс, сын Иклона! — сказал Скиталец. — Овладел ли ты, наконец, грозной Персефоной? Почему Гадес разрешает своему сопернику бродить под солнцем? Некогда я искал тебя в жилище Гадеса и не нашел тебя там!

Тень героя отвечала:

— В жилище Гадеса я пребываю и теперь, а то, что ты видишь, лишь тень, что следует всюду за тенью Тезея! Где он, там и я; наши тени неразлучны; мы оба охраняем здесь красоту Златокудрой Елены!..

— Приветствую тебя, Аякс, сын Теламона! — возгласил снова Скиталец. — Ты еще не забыл своей ненависти ко мне из-за проклятого оружия Ахиллеса, Пелеева сына? Я когда-то говорил с тобою в жилище Гадеса, но ты не сказал мне в ответ ни единого слова: так велик был твой гнев на меня!

И отвечала ему тень героя:

— Я ответил бы тебе ударом меча на удар меча и гулом меди на гул меди, если бы был еще живым человеком и глаза мои видели солнечный свет. Но я могу сражаться только призрачным копьем и призрачным мечом, и под ударами их могут пасть только заранее обреченные на смерть люди: я ведь только тень Аякса, пребывающего в жилище Гадеса. Царица Персефона послала меня охранять красоту Златокудрой Елены! Тогда сказал им Скиталец:

— Скажите же мне, герои, сыны героев, воспрещают ли боги мне, оставшемуся в живых, вопреки всему, идти дальше и увидеть то, что вы так ревниво, охраняете, несравненную красоту Златокудрой Елены, или же путь свободен?

И все трое кивнули ему утвердительно в ответ на его слова; каждый из них ударил по его щиту и сказал:

— Проходи, но назад на нас не оглядывайся до тех пор, пока не увидишь мечты своей, Мечты всего мира!

Тогда Скиталец, минуя их, вошел в святое святых алебастрового святилища и остановился перед туманной завесой, за которой скрывалась Мечта Мира, Гаттор, не решаясь нарушить ее уединения.

И вот голос Гаттор запел новую песню, песню солнца и лучше всех прежних, так что щит выпал из ослабевшей руки Скитальца и ударился о мраморные плиты пола, но он едва заметил это, внимая песне Гаттор.

Духи тех, что когда-то любили меня, любовь

Вашу сразила всесильная смерть!

Но ненависть вашу и смерть победить не могла!

Неужели же нет никого, кто бы мог овладеть мной из

всех, в ком еще сохранилось дыхание жизни?!

Неужели же нет никого, кто бы зависть коварной судьбы превозмог?!

Никого, кто бы мог невредим от невидимых копий пройти?!

Клянусь Зевсом! Один из людей это может

Онидет, и мой дух им смущен, как смущают Деметру слезы!

Слезы ранней весны и горячий поцелуй жаркого солнца!

Он идет, и зазябшее сердце мое вдруг размякло, как снег на полях,-

Вдруг растаяло и расцвело, как цветок!

Последний аккорд этой песни замер в тихом рыданьи. На него отозвалось сердце Скитальца — оно дрогнуло и застонало, как струна нежной лиры, на которой только что замер аккорд. С минуту герой стоял неподвижно, весь дрожа, с бледным лицом, и вдруг кинулся вперед и порывисто сдернул дорогую завесу, которая тут же упала тяжелыми складками к его ногам.

Разодрав драгоценную ткань завесы, Одиссей тем самым сорвал и последний покров с красоты чудной, таинственной Гаттор; в серебристом сумраке алебастровой ниши сидела Златокудрая Елена, дочь и супруга Тайны, Мечта Мира!

Сложив на коленях руки и опустив голову на грудь, сидела та, чей голос был отголоском всех сладкозвучных женских голосов, та, чей образ был отражением всех видов женской красоты, чья изменчивая, таинственная красота, как говорят, была дочерью причудливого и изменчивого месяца. В кресле из слоновой кости сидела Елена, сияя красотой, в ослепительном ореоле распущенных золотистых кудрей. Мягкими, серебристо-белыми складками ниспадали ее одежды, а на груди горела, искрясь, багрово-красная звезда из драгоценного рубина, ронявшего, словно капли крови, красные блики на белые складки одежды, оставляя их незапятнанными.

На лице красавицы читался ужас. Скиталец недоумевал. Вдруг он заметил, что Елена смотрит на его золотые доспехи, когда-то принадлежавшие Парису, на его золотой щит с изображением белого быка, на шлем с низко опущенным забралом, совершенно скрывавшим его лицо и глаза. Из груди ее вырвался крик:

— Парис! Парис! Парис! Видно, смерть выпустила тебя из своих рук, и ты пришел сюда увлечь меня к себе, увлечь меня опять на стыд и на позор! Парис, мертвый Парис, что могло дать тебе мужество одолеть рать теней, тех людей, тех героев, с которыми ты в жизни не осмеливался стать лицом к лицу в бою?!

И она с отчаянием заломила руки. Скиталец отвечал ей, но не своим голосом, а сладким, вкрадчивым, насмешливым голосом изменника Париса, который он слышал, когда тот давал свою ложную клятву перед Илионом.

— Так, значит, ты, госпожа, все еще не простила Париса? Ты прядешь еще старую пряжу и поешь еще старые песни, и все так же сурова, как и прежде?

— Разве мало тебе, — продолжала Елена, — что ты обманул меня под видом моего престарелого господина и супруга? Для чего же ты пришел сюда? Чтобы издеваться надо мной?

— В любви все средства хороши! — отвечал Скиталец голосом Париса. — Многие любили тебя за твою красоту и все пали за тебя, только моя любовь к тебе была сильнее смерти. Теперь никто не может помешать нам. Троя пала давно, все герои превратились в прах, только одна любовь по-прежнему жива! Хочешь ли узнать, какова любовь тени?

Опустив голову, слушала Елена его речь и вдруг рванулась вперед с разгоревшимися глазами и ярко вспыхнувшим лицом и вскричала:

— Уходи! Уходи!.. Да, герои все пали за меня и к позору моему! Но жив еще мой позор! Уходи! Никогда в жизни или в смерти уста мои не коснутся этих лживых уст твоих, обманом, ложью похитивших мою честь, и глаза мои не посмотрят на лукавое лицо твое, носившее облик супруга моего![24]

Тогда Скиталец продолжал сладким голосом Париса, Приамова сына:

— Подходя к храму, где пребывает твоя прославленная красота, я слышал, как ты пела о пробуждении сердца, о рождении любви в твоей душе и о приходе того, кого ты любила давно и будешь любить вечно! Я услышал твою песню и пришел, я, Парис, который был любим тобою и любим тобою сейчас!

— Я пела так, как внушили мне боги, как внушило мне сердце. Но не ты был в моих мыслях, не ты, лживый, лукавый и хитрый Парис! Моими мыслями владел тот, кого я однажды видала, будучи еще в девушках, на колеснице переезжавшим поток Эрота, к которому я приходила за водой. Одиссея, Лаэртова сына, я любила, люблю и буду любить до конца моего бессмертия, хотя боги и отдавали меня другим в праведном гневе своем, на стыд и позор, вопреки моей воле!

Услышав свое имя в ее устах, Скиталец сознал, что Елена Прекрасная любила одного его, и сердце его чуть не порвалось в груди; язык не повиновался ему. Он только поднял с лица забрало и взглянул ей в лицо. Она тоже смотрела теперь на него и узнала в нем Одиссея из Итаки, но, прикрыв глаза рукою, она воскликнула:

— Ах, Парис, ты всегда был лжив и коварен, но последний обман хуже всех остальных: ты принял теперь вид погибшего героя и подслушал о нем такие слова, каких Елена никогда не говорила до сих пор. Стыд и проклятье тебе, недостойный Парис, я воззову к Всесильному Зевсу, чтобы он поразил тебя громом, или нет, не к Зевсу, а к самому Одиссею. Одиссей! Одиссей! Приди из царства Теней и порази своим мечом этого злого обманщика и чародея Париса!