Ну ладно, только тебе придется вынести меня с поля боя. У этой славной старушки, твоей драгоценной тетушки, случайно нет топора?

— А что?

— Во-первых, у нее хватило дерзости представить меня как, прости господи, литературного отца знаменитого Реджинальда де Мейстера.

— А что, это не так?

— Давай-ка выбираться из этого гадюшника. И заруби себе на носу: я не состою с этим типом в родстве, ни в литературном, ни в каком-либо еще. Я отрекаюсь от него. Пропади он пропадом. Плевать мне на него. Я объявляю его незаконнорожденным сыном, гнусным выродком, собачьим отродьем, и провалиться мне на этом месте, если он когда-нибудь еще сунет свой поганый аристократический нос в мои замыслы.

Они сидели в такси, и Джун поправила ему галстук.

— Ладно, котик, давай посмотрим, что там в письме.

— В каком еще письме?

Она протянула руку.

— От издателя.

Грэм досадливо крякнул и вытащил из кармана пиджака конверт.

— Пожалуй, стоит напроситься к нему на чаепитие. Щепотка стрихнину пошла бы этому бездушному негодяю только на пользу.

— Злобствовать будешь потом. Что он пишет? Гм... ага, вот оно: «Это не совсем то, чего я ожидал... как мне кажется, де Мейстер не в самой лучшей форме... пожалуй, сюжет не мешало бы немного пересмотреть в сторону... роман, безусловно, можно доработать... возвращаю отдельным пакетом...»

Она отбросила письмо в сторону.

— Говорила я тебе, зря ты убил Санчу Родригес. Она была бы тут как раз к месту. Любовная линия у тебя совсем захирела.

— Вот сама ее и пиши! Хватит с меня де Мейстера! Дошло до того, что окололитературные дамы иначе как «мистер де Мейстер» меня не зовут и фотографии мои в газетах тоже печатаются с подписью «мистер де Мейстер». Я сам по себе ничего не значу. Кто слышал о Грэме Дорне? Вечно одно и то же: «Дорн, Дорн, ну, знаете, это тот малый, который пишет про де Мейстера».

— Глупыш! — визгливо воскликнула Джун. — Ты завидуешь своему же собственному герою.

— Да никому я не завидую. Послушай! Я терпеть не могу детективы. Ни разу не брал их в руки с тех пор, как освоил двухсложные слова. Самый первый роман был задуман как тонкая, едкая, язвительная пародия. Я намеревался разнести в пух и прах всю шайку этих писак, которые подвизаются на детективном поприще. Вот зачем я придумал де Мейстера. Он должен был покончить со всеми сыщиками. «Дурак набитый», автор: Грэм Дорн. Так что читатели вместе со змеями и прочими неблагодарными детьми пригрели на своей груди и это ничтожество. Я пишу роман за романом, пытаясь заставить читателей одуматься...

Грэм Дорн поник от сознания безнадежности своей затеи.

— А, ладно. — Он слабо улыбнулся, и величие его духа возобладало над тяготами жизни. — Как ты не понимаешь? Я должен писать совсем о другом! Не могу же я всю жизнь потратить неизвестно на что? Вот только кто станет читать серьезный роман Грэма Дорна, когда теперь в глазах всех мое имя неразрывно связано с де Мейстером?

— Можно взять псевдоним.

— Не стану я брать псевдоним. Я горжусь своим именем.

— Но не можешь же ты вот так взять и бросить де Мейстера! Не глупи, дорогой.

— Любая нормальная невеста, — с горечью упрекнул Грэм, — была бы только рада, если бы ее будущий муж написал что-то по-настоящему стоящее и прославился.

— Так я и буду рада, Грэм. Но это же не мешает тебе время от времени возвращаться к де Мейстеру, чтобы обеспечить себе кусок хлеба.

— Ха! — Грэм надвинул на глаза шляпу, чтобы скрыть муку, которая терзала его несгибаемый дух. — Ну вот, теперь ты говоришь, что мне никогда не добиться известности, если я не соглашусь променять высокое искусство на эту похабщину. Приехали. Вылезай. А я поеду домой писать письмо на песочке. Пропесочу хорошенько нашего дряхлого мистера Макданлопа.

— Поступай как хочешь, мой голубок, — проворковала Джун. — А завтра, когда тебе полегчает, приходи, поплачешь у меня на плече, а потом мы с тобой вдвоем подумаем, как нам переработать «Смерть на третьей палубе», хорошо?

— Наша помолвка, — высокомерно заявил Грэм, — расторгнута.

— Как скажешь, милый. Я буду дома завтра в восемь.

— Мне это совершенно безразлично. Всего доброго!

Издатели и редакторы, безусловно, избранная каста. Их удел — протянутая для рукопожатия рука, улыбка в тридцать два зуба, кивок головой и хлопок по спине.

Однако по вечерам авторы разбегаются по своим норкам, и вот тут-то и наступает время для маленькой мести. Вслух произносятся фразы, которых никто не может услышать, пишутся письма, отправлять которые нет нужды, а над пишущими машинками, возможно, водружаются портреты редакторов с задумчивой улыбкой на лицах, чтобы послужить мишенью для метания дротиков.

Портрет Макданлопа, используемый именно таким образом, украшал и комнату Дорна. Между тем сам Грэм Дорн в своей неизменной писательской экипировке (уличная одежда и пишущая машинка) сидел и хмуро созерцал пятый по счету лист бумаги, заправленный в машинку. Предыдущие четыре торчали из мусорной корзины, забракованные за слюнтяйскую мягкость изложения.

«Дорогой сэр», — начал Дорн. А потом продолжил, медленно и мстительно: — «...или мадам, в зависимости от обстоятельств».

На него вдруг нашло вдохновение, и он бешено застрочил, не обращая внимания на голубоватый дымок, вьющийся над перегретыми клавишами.

«Вы пишете, что остались не слишком высокого мнения о де Мейстере в этом романе. Ну а я вообще не слишком высокого о нем мнения. Точка. Можете прыгнуть с Бруклинского моста с ним в обнимку. И надеюсь, что в Ист-ривер ровно за секунду до вашего прыжка сбросят канализационные стоки.

Впредь я намерен придерживаться в своем творчестве куда более высоких планок, чем ставит ваше паршивое издательство. И настанет день, когда я смогу оглянуться назад на этот период моей карьеры и с отвращением сказать себе, что это было просто...»

Пока Грэм печатал этот абзац, кто-то настойчиво похлопывал его по плечу. Когда нужно было нажать пробел, Грэм досадливо и безрезультатно пытался отмахнуться.

Теперь он прервался, обернулся и учтиво обратился к незнакомцу, невесть откуда взявшемуся в его комнате:

— А вы, черт побери, кто такой? Впрочем, можете проваливать, не утруждая себя ответом. Я не обижусь на вашу невежливость.

Незнакомец любезно улыбнулся и кивнул. До Грэма донесся тонкий аромат какого-то неброского бриолина. Четко очерченный волевой подбородок гостя сильно выдавался вперед.

— Меня зовут де Мейстер. Реджинальд де Мейстер, — произнес он хорошо поставленным голосом.

Грэм был потрясен до глубины души и услышал, как в ней что-то дзенькнуло.

— Эгхм, — прохрипел он.

— Прошу прощения?

Грэм пришел в себя.

— Я сказал «эгхм», короткое кодовое слово, которое означает «какой именно де Мейстер».

— Тот самый, — услужливо пояснил де Мейстер.

— Герой моих детективов? Сыщик?

Де Мейстер уселся, не дожидаясь приглашения, и на его породистом лице застыло выражение любезной скуки, столь высоко ценимое в высшем свете. Он закурил турецкую сигарету, в которой Грэм тотчас же узнал любимую марку своего героя, предварительно медленно и осторожно постучав ею по тыльной стороне ладони — еще один фирменный жест.

— Совершенно верно, старина, — сказал де Мейстер. — Это и в самом деле страшно смешно. Наверное, я действительно герой твоих детективов, но давай не будем сейчас об этом. Эго неудобно.

— Эгхм, — повторил Грэм еще раз вместо ответа.

Он лихорадочно перебирал в уме возможные варианты. Ничего такого он — к сожалению — не пил, следовательно, пьян быть не мог. У него был луженый желудок, перегреваться он тоже не перегревался, так что галлюцинации также исключались. Ему никогда не снились сны, а его фантазия — как и полагается ценному имуществу — находилась под строгим контролем. И поскольку его, как и всех писателей, повсеместно считали наполовину чокнутым, о безумии не могло быть и речи.

Оставался единственный вариант: Мейстера нет и быть не может, и Грэм вздохнул с облегчением. Что это за автор, если он не постиг в совершенстве высокое искусство при написании книги закрывать глаза на то, что чего-то нет и быть не может?