— Он хоть свадьбе нашей порадовался, — сказал Сергей Васильевич, — а дяденька даже не увидел тебя, хотя мне ближе отца был.

Может, еще оттого никуда не хотелось выходить, что в доме было очень чисто и красиво. Вся мебель заново полирована, и на видном месте в гостиной — его гравированный портрет в нарядной рамке. Похож, ничего не скажешь, но костыли изображены для понятности, что безногий, хотя ими с Херсона не пользовался…

Только через неделю навестили его старых друзей. Ивановы, заметно постаревшие, жили все так же согласно и ровно. А у Марфы Ивановны увидели печальную одинокую старость. Все в доме ветшало, двор зарос травой, у пустой собачьей будки провалилась крыша. Яша, не получивший пока места, уехал повидаться в Тулу и не писал бабке. Петя отправился туда же на лето, чтоб заработать резьбой печаток и перстней.

— А вы что же с ними не поехали? — спросила Софья Дмитриевна.

— Дура потому что, — ответила вдова. — Звали ведь оба. Так зятька побоялась оконфузить своей простотой. Сергей Васильевич знает, каков он важный барин. Сказала, будто дом без присмотра оставить боюсь… А еще — только вам признаюсь — Сашеньку все жду. Вдруг в отпуск приедет, а меня и нету…

— А где он сейчас? — спросил Непейцын.

— Во Франции, капитаном произведен. Пишет, как пустят, будто ко мне сначала, а потом уж в Тулу.

Непейцыны звали вдову к себе, предлагали прислать дрожки.

— Скоро приду, милые мои. Хоть сейчас вам, окромя друг друга, никого не надо, а в гости приду.

Редкостно теплое лето ласкало петербуржцев. Короткие обильные дожди обмывали листву, освежали воздух и снова пригревало не по-северному щедрое солнце. Жизнь на Песках походила на провинцию. Утром и вечером, брякая колокольцами, проходило стадо, обыватели переговаривались в окна через улицу, разносчики окликали кухарок по имени-отчеству. В доме Непейцыных все отдыхали от недавних странствий или от беспокойства за хозяина, исправно ели и крепко спали. Все, кроме Федора. Он явно тосковал, даже гитару забыл, не носил Георгия и кое-как исполнял свои обязанности, одетый в старый кафтан, тихий и похудевший.

— Может, зря Мадлену сюда не привез? — спросил как-то Непейцын.

— Помилуйте, с чем сообразно? — взъерошился Федор. — Будто у нас девок своих недохват!

— Но ты по ней сохнешь, — настаивал Сергей Васильевич.

— Сосет-с, — согласился слуга. — Однако должен я пренебречь.

— Смотри сам. А то напиши, чтоб сыскала попутчика да ехала сюда. Я тебе вольную выправлю, и живи своим домом.

— А что ж я делать тогда буду-с? — угрюмо спросил Федор.

— Вот и плохо, что ремесла никакого не знаешь, — подзадорил Сергей Васильевич.

— А разве домашняя услуга не дело-с?

— Дело, особенно если Мадлена за горничную работать станет.

— Нет-с, оно не сообразно-с… Мне и в Париже сказывали, что женатых тамо в камердины не берут… Пересилюсь как-нибудь, на Мадленке авось свет клином не сошелся…

— Однако ты Марынку к нам горничной прочил, — напомнил Непейцын.

— От необразованности тогдашней, — буркнул Федор.

Может, этот разговор не имел бы последствий, если бы вскоре не пришло письмо от Захавы, из газет узнавшего о возвращении гвардии в Петербург. Он писал, что капитан Тинель устроен отлично — занимается французским языком и математикой с сыновьями начальника завода, за что получает стол и квартиру. Но сейчас болеет — из его бедра выходят осколки гранаты, которые, по мнению доктора Баумгарта, не выдержали парения в русской бане. Это помешало капитану выехать на родину с другими пленными офицерами, недавно покинувшими Тулу, и теперь он ищет попутчика, ибо не выучился по-русски да к тому же принужден некоторое время передвигаться на костылях. Француз готов оплатить расходы спутнику до Парижа, если таковой будет из сословия слуг. В том же письме Захава сообщал, что Петя Доброхотов, простудившись в Туле, тоже лежит больной и твердит, что, окажись он в Петербурге у какой-то Марфы Ивановны, то уж давно бы поправился.

Одновременно пришло письмо из Ступина. Дворовый грамотей вывел под диктовку Моргуна, что у них все слава богу, а если Сергей Васильевич приехали, то знали бы про выезженную в дышло пару вороных жеребчиков четырех вершков[43] на которых не стыдно и генералу ездить. А он, Моргун, стал вовсе глухой, и у Аксиньи ноги пухнут, как сходит в воскресенье на погост. Лекарь-француз уж уехал, на дорогу ему дали короб еды да четверть наливки.

Обдумав эти письма, полученные, когда Софья Дмитриевна выезжала за покупками, Непейцын решил проверить, одних ли с ним мыслей будет столь близкий человек.

Прочтя письмо Захавы, она хотела что-то сказать, но Сергей Васильевич слегка прикрыл ей ладонью рот и подал второе письмо, после которого она спросила:

— А тебе нужны такие лошади?

— Гвардии полковнику с супругой приличней выезжать на красивой паре, а Моргун в лошадях смыслит, — ответил он.

— Далеко ли от Ступина до Тулы? — прозвучал новый вопрос Сони.

Непейцын поцеловал ее руку:

— Значит, не возразишь против такого вояжа нашего кавалера? — И обратился к вошедшему в комнату Федору. — Хотел бы ты поехать снова в Париж?

Федор покраснел и торопливо поставил на стол поднос с посудой, а Сергей Васильевич продолжал:

— Надобно из Тулы сопровождать до Парижа капитана Тинеля, сына нашего соседа…

— Я б с радостью, — сказал Федор сразу охрипшим голосом.

Через неделю, за которую была выправлена не настоящая вольная — для этого недостаточен оказался срок, — а годовой отпускной билет от Сергея Васильевича, заверенный приставом Рождественской части, Федор выехал на тройке в Тулу. Он увез с собой Марфу Ивановну, решившую повидать дочку, внучек и правнуков, народившихся у Любочки. Обратный путь Кузьма должен был сделать через Ступино, из которого приведет вороных.

Прощаясь с Федором, Сергей Васильевич сказал:

— Захочешь навек остаться во Франции, дело твое, ты человек свободный, — вольную вышлю за тобой следом. Ежели окажешься в крайности, то напиши, пришлю сколько-нибудь.

Но Федор ответил твердо:

— Еду с тем, чтоб Мадлену сюда привезть. Она ведь просилась, да я думал, блажь одна.

… 18 июля Семеновский полк высадился с кораблей в Петергофе и встал там лагерем. Шестинедельное плавание от Шербурга прошло вполне благополучно. Об этом рассказали Толстой и Якушкин, приехавшие в Петербург и зашедшие повидать Сергея Васильевича, представиться его супруге. 30 июля через наскоро построенные Нарвские триумфальные ворота гвардия вступила в Петербург. Непейцыны смотрели на это торжество из стоявшей в несметной толпе наемной коляски и чуть не плакали от радости.

Через несколько дней полковник в третий раз написал рапорт об отставке и поехал являться Потемкину. Он не застал командира полка в казармах, а на другой день тот сам пожаловал на Пески.

— Прежде чем перейти к вашим делам, Сергей Васильевич, я хотел бы рассказать, что думал по некоторым вопросам, сопровождая государя при поездке его в Англию, — начал генерал.

— Знаю, Яков Алексеевич, из газет, что ездили, и то, что вам поднесли диплом доктора прав Оксфордского университета.

Потемкин рассмеялся:

— Такая же высокая честь оказана графу Платову, который при всех доблестях едва может подписать свое имя. Следственно, все дело в том, кто сопровождал государя. Но я хотел вам рассказать, что, будучи в Лондоне, как, впрочем, до того в Париже, старался осведомиться об устройстве хозяйства в войсках. О том же хотел посоветоваться с вами, начиная здешнюю жизнь полка. Ведь вы командовали отдельной частью в мирные годы?

Тут в гостиную вошла Софья Дмитриевна, и Потемкин после представления ей просил хозяйку дома присутствовать при разговоре, простив его скучную материю. Затем повторил свой вопрос.

— Только ротой при Тульском заводе, — сказал Непейцын.

— Отпускали вы нижних чинов на вольные работы для пополнения артельных сумм?