…Лизандро уселся рядом с женой:

– Да все эти проклятые выборы… Я думал, протащить Агналдо в Академию будет нетрудно. И ошибся.

Он испытывал к жене неубывающее чувство благодарности, начавшееся ещё в далекую пору ухаживанья. Лизандро и в юности был одышлив и тучен, длинноволос и плохо выбрит, не любил спорт и не умел танцевать; девушки обращали на него мало внимания… До сих пор он не понимает, почему Мариусия на выпускном вечере согласилась стать его женой. Он долго не мог поверить в искренность её чувств, хотя о браке по расчету и речи быть не могло: Лизандро был ещё бедней, чем она – школьная учительница, – и, пока не получил стипендии, подрабатывал в магазине готового платья – умудрялся выколотить деньги за отпущенные в кредит товары из самых безнадежных должников. Всю жизнь он чувство­вал себя обязанным жене.

– Многие возражают против его кандидатуры?

Дона Мариусия обычно не интересовалась борьбой вокруг вакансий в Академию, – борьбой, которой её муж отдавал столько времени и сил. Как подобает супруге академика Лейте, она принимала у себя кандидатов, наносивших положенные визиты, появлялась в Малом Трианоне на торжественных заседаниях и традиционных рождественских чаепитиях, где и виделась с жёнами «бессмертных», но круг её приятельниц состоял главным образом из жён сослуживцев Лизандро и родственниц.

– Да есть кое-кто… Больше, чем я предполагал. И такие, что ухо с ними держи востро. Помнишь этого денди Афранио Портелу?

– Помню. Я читала его романы – «Аделия» мне понравилась… Очень милый человек.

– Милый? Макиавелли перед ним – щенок. Знаешь, до чего он додумался?

– Нет, не знаю. Расскажи. – Она ласково взяла его влажную от пота руку.

– Мало того что они выкопали откуда-то генерала, который стал соперником Агналдо, так еще подрядили Марию-Жоан отбивать у нас голоса академиков.

– Правда? Ну и как?

– А так, что наш милый министр Пайва, в котором я не сомневался ни минуты, теперь пошел на попятный. Это что-то неслыханное! Это вопиющее неуважение к Академии!

Дона Мариусия засмеялась:

– Я уверена, что ты тоже не сидишь сложа руки. Неужели твой кандидат может потерпеть поражение?

– Нет. Он победит.

– Чем же в таком случае ты встревожен?

– Я хотел, чтобы это была чистая победа, единогласное избрание. Так и случилось бы, не появись в последний момент этот чёртов Афранио со своим генералом. Они нам испортят всю обедню.

– Каждый раз одно и то же. Настоящая война…

– Думаю, Мариусия, что нет у нас в стране ничего более вожделенного, чем мундир академика. Академия – это вершина, Олимп, с ней ничто не сравнится. Нас, «бессмертных», избранников богов, всего сорок.

– И один из них ты, Лизандро. Я очень гордилась твоим избранием. А скажи, пожалуйста, это было трудно? Я не помню.

– Момент был очень подходящий: компромисс между враждующими группировками. И то пришлось побегать. Пайва тогда оказал мне большую услугу…

Лейте помолчал, воскрешая в памяти сражение деся­тилетней давности: из трех претендентов у него были наименьшие шансы на успех, никто не верил, что он пройдёт в академики… Ох, сколько крови испортила ему, Бразильская Академия, сколько было пролито пота, чтобы попасть туда!.. Но пальмовые ветви золотого шитья залечат любые раны, компенсируют любые тяготы… Лизандро нежно взглянул на жену:

– Ты жена члена Бразильской Академии!

– Мне многие откровенно завидуют. «Ваш муж академик? Как это замечательно…» Мне есть чем похвастаться.

– Ты бы посмотрела, как Агналдо – полковник Перейра, имя которого наводит на всех ужас, один из первых людей в государстве, – ящиками шлёт французское шам­панское старику Франселино, давным-давно уволенному в отставку послу…

– А почему ты помогаешь этому полковнику, Лизандро? Я читала про него такие ужасные вещи – просто мороз по коже… Пру дала мне прочесть: она приносит эти бумаги из своей конторы.

– Пру якшается с коммунистами, я уже говорил тебе! Когда-нибудь это обнаружится. Страшно подумать: моя дочь – в тюрьме! Вот расплата за все грехи. – Про­тест интеллигентов из Пернамбуко, экземпляр которого он обнаружил в ящике своего стола в Академии, появился и дома – на конторке, заваленной папками с делами. Его положила туда Пру, чтобы пристыдить отца. Она же принесла домой поэму Антонио Бруно, написав на полях: «Нацист не имеет права наследовать певцу свободы». Дерзкая девчонка осуждает отца… А кто будет хлопо­тать за неё, если в один прекрасный день… А если полковник не поверит в его непричастность – что тогда?

– Не вмешивайся в дела Пру – я ведь в твои не вмешиваюсь. Объясни мне лучше, почему ты так огорчаешься из-за этого полковника, почему ты ему покровительствуешь, раз он тебе даже не приятель?

– Потому что у него власть, Мариусия. Над ним только два человека – военный министр и Сам. Агналдо отбирает и назначает людей. Я многим, очень многим тебе обязан, дорогая моя Мариусия. Ты жена академика. Теперь я хочу, чтобы ты стала женой председателя Верховного федерального суда.

Дона Мариусия, высокая, изящная, ещё очень красивая женщина, склонила голову на плечо мужа.

– Теперь я всё поняла: ты стараешься для меня, – и подставила ему губы для поцелуя.

– У меня отличные новости, дорогой Лизандро.

– Я весь внимание, милый Агналдо.

– Мне только что позвонили от президента. Визит назначен на завтра.

– Вот как? Это превосходно!

– Он пригласил нас с женой на ужин. Просил, чтобы я не очень распространялся об этом.

– А что я говорил! Приглашение к президенту на ужин – это гарантия того, что он будет голосовать за тебя.

– Судя по всему, так оно и есть. Я поспешил сообщить тебе.

– Тронут. Ты помнишь, какой завтра день?

– Завтра? Погоди… Четверг.

– Не в том дело, что четверг! Завтра истекает срок подачи заявлений. С пятницы уже никто не будет иметь права баллотироваться в Бразильскую Академию.

– А генерала Морейру-Мажино президент уже принял?

– Нет, генерал Валдомиро Морейра ещё не был у него – мне это точно известно. – Лизандро даже в раз­говоре со своим сподвижником не осмеливается опустить высокий чин соперника, а уж повторить вслед за полковником презрительное прозвище – боже сохрани. – Я в полном курсе всех его шагов. Генералу придется удовольствоваться чашечкой утреннего кофе.

– Я хотел бы завтра увидеться с тобой, рассказать про ужин у президента…

– Конечно, конечно! Назначь время. Я весь к вашим услугам, господин полковник. Я ведь твой ординарец, дорогой Агналдо.

– Ты верховный главнокомандующий, милый Лизандро.

«Быть мне председателем Федерального суда».

В четверг, спустя ровно два месяца со дня заседания, посвященного памяти Антонио Бруно, президент сообщил присутствующим академикам (и уведомил по почте отсутствующих), что срок подачи заявлений на место, освободившееся в связи с кончиной «нашего коллеги и друга Антонио Бруно», истёк. Баллотироваться в Акаде­мию с соблюдением всех формальностей и правил желают два писателя: полковник Агналдо Сампайо Перейра и генерал Валдомиро Морейра; у обоих имеется необходимое количество напечатанных книг. Выборы состоятся через два месяца, в последний четверг января 1941 года, – по стечению обстоятельств, это будет последнее заседание Академии перед каникулами.

Вечером того же дня президент Академии с супругой принимали в своём новом доме полковника Агналдо Сампайо Перейру и его жену дону Эрминию. Она выглядела старше своего мужа; была молчалива, односложно отвечала на любезные вопросы президентши, пытавшейся «разговорить» гостью. Однако в конце ужина она все же разверзла уста и отдала должное искусству повара. «Очень вкусно», – сообщила она.

Вначале ужин проходил мирно и даже оживлённо. Эрмано де Кармо рассказывал историю своей журналистской карьеры. Он начинал когда-то с самого низа: был курьером, носил корректуры из типографии в редакцию «Коммерческого вестника» – той самой газеты, редактором и владельцем которой он являлся ныне. До того как стать президентом Академии, Кармо возглавлял Бразильскую Ассоциацию журналистов.