– Из пергамской библиотеки, в Акрополе, – ответил мой брат.

– А, величайшая библиотека в мире!

– Вторая по величине, – поправил его Александр. – Когда наш род перестал снабжать Пергам папирусом, тамошние жители научились выделывать книги из кожи телят.

– Книги… – благоговейно повторил Марцелл.

– В Пергаме их двести тысяч, и все достались нашей матери в дар от папы. Она читала их – по одной за ночь.

Брат посмотрел на меня, и я догадалась: он вспоминает седьмой день рождения, когда нам позволили выбрать себе что-нибудь из пергамской библиотеки. Александру понравилась книга о лошадях, а мне приглянулся чистый альбом для рисунков…

Я отвела глаза, и племянник Цезаря тихо проговорил:

– Клеопатра была необыкновенной женщиной.

– Да, – в тон ему отозвался мой брат.

В коридоре послышались негромкие шаги. Наш гость поднялся.

– Это мама, – сказал он, возвращая альбом.

Дверь отворилась. В проеме возникло лицо Октавии рядом с масляным светильником.

– Марцелл, что ты делаешь? – резко спросила она.

– Иду спать, – озорно ухмыльнулся он и, чмокнув мать в щеку, пообещал нам: – Утром увидимся.

Октавия дождалась его ухода и неторопливо поставила светильник на стол.

Мы забрались на кушетки. Что дальше? Несмотря на жару, я натянула на себя тонкое льняное одеяло. Сестра Цезаря подошла и села на край моей кушетки. Вдохнув, я уловила слабый лавандовый аромат, исходивший от ее кожи. Мама душилась только жасмином.

– Как прошел день? – спросила Октавия.

Недоуменно переглянувшись с братом, я честно призналась:

– Утомительно.

– Завтра будет еще тяжелее, – предупредила она. – Я помогу вам подготовиться для триумфального шествия. Правда, оно продлится всего один день.

– Я думала, три.

– Верно, но ваше участие потребуется только завтра. Утром к вам в комнату принесут наряды. Вы в них оденетесь и проедете вслед за Цезарем на деревянном плотике. Да, от цепей отказаться не получилось, но вот заковывать вам шеи я не позволю. Это для рабов.

– А потом? – ровным голосом спросил Александр.

– Вернетесь на триумфальный пир. Он будет куда богаче сегодняшнего. Жаль только, что завтра вы много чего насмотритесь. Такого, из-за чего можете сильно расстроиться.

– В нас будут плевать на улицах? – прошептала я.

– Не знаю. Вообще-то плебеи рвут и мечут от злости. Они готовы поверить всему, что слышали о ваших родителях.

– Например? – не отступала я.

Октавия передернула плечами.

– Ну, что ваш отец, пока был в Египте, одевался в хитон, позабыв свою тогу.

Я вскинула подбородок.

– Это правда.

– Чему еще они верят? – спросил Александр.

– Якобы Антоний велел почитать себя как Диониса, носил его тирс и короновался венком из плюща.

Перед моими глазами возник отец в золотых и красных одеждах, вздымающий вместо меча стебель фенхеля – в точности как описала сестра Цезаря.

– Это тоже правда.

Октавия подалась вперед.

– А он в самом деле велел отчеканить римскую монету с изображением вашей матери?

– Ну да. Три года назад, – произнес Александр. – Разве это ужасно?

Она не ответила. Тогда я дерзко поинтересовалась:

– Больше они ничему не верят?

Помедлив, Октавия проговорила:

– Ходили разные слухи о пиршествах на реке…

– Верно, – искренне выпалил Александр. – У мамы с папой было свое общество. – «Собрание Неподражаемых в Жизни».

– Чем же оно занималось? – затаив дыхание, осведомилась Октавия.

– Пировало на кораблях, обсуждая вопросы литературы с великими философами со всего света.

– Потом его переименовали в «Орден Неразлучных в Смерти», – прибавила я. – После того, как отец проиграл сражение при Акции. Однако теперь все в прошлом… Как и наши мама с папой.

Вечерняя гостья чуть откинулась назад и недоверчиво смотрела то на меня, то на брата. Казалось, она никак не могла представить себе, что мы говорим об одном и том же мужчине.

– Ну и… много времени он проводил с вашей мамой?

У меня запылали щеки. Так вот в чем дело: Октавия до сих пор его любит.

– Да, – еле слышно сказал Александр.

– Значит, не слишком часто бывал со своими людьми? – обратилась она ко мне.

– Не слишком… – Я устыдилась и отвела глаза. – Вы рады, что его больше нет?

– Никогда никому не желала гибели, – произнесла Октавия. – Конечно, когда Антоний оставил меня, это было ужасно. О нашем разрыве узнал весь Рим.

Я попыталась представить, что ей пришлось пережить после того, как папа прилюдно ушел к другой. Мои сводные сестры, Антония с Тонией, даже и не успели его узнать. Они были очень маленькими, когда отец окончательно переселился в Александрию.

– Мой брат желал ему смерти, – призналась Октавия. – Но я… – Она запнулась, потом продолжила: – В Риме не отыскалось бы женщины, которая не любила бы Марка Антония.

– А теперь его ненавидят, – заметила я.

Сестра Цезаря встала с кушетки и нежно погладила мою щеку тыльной стороной ладони.

– Люди решили, что он позабыл свой народ, чтобы сделаться греком. Но это прошлое. Гораздо важнее – завтрашний день. Наберитесь мужества, и все в конце концов будет хорошо.

Когда она удалилась, мы с братом посмотрели друг на друга. Мерцающее пламя оставленного ею светильника бросало неверные блики на наши лица.

– Мама ни разу не приходила к нам перед сном, – произнес Александр.

– Она ведь была царицей, а не сестрой правителя.

– Думаешь, папа любил Октавию?

Ответить «нет» было бы жестоко, но эта женщина никогда не сравнилась бы с нашей матерью; я не могла представить себе, чтобы она мчалась на колеснице наперегонки с отцом по Канопской дороге или чтобы он подхватил победительницу на руки и начал кружить.

– Может, папу привлекала ее доброта? – предположила я.

Александр кивнул.

– У Марцелла такое же золотое сердце, правда? Между тем он, по-моему, первый красавец в Риме.

У меня округлились глаза.

– Послушай, ты, надеюсь, не Ганимед?[11] Братишка сердито вспыхнул.

– Нет, конечно!

Я продолжала смотреть на него, но Александр задул светильник, и в темноте мне расхотелось продолжать беседу.

Принесенные поутру одежды оскорбили нас до глубины души. Александр недоуменно уставился на льняной церемониальный передник, а я нервно мяла в руках платье из бус, гневно спрашивая:

– Римляне ведь не думают, будто мы в Египте так одеваемся?

Холмы за окном еще розовели в лучах рассвета, но, судя по долетавшему шуму, все обитатели виллы уже проснулись.

– Ну да, – без тени издевки ответила Галлия.

– Наши царицы носили такие платья тысячу лет назад. Сейчас в ходу шелковые хитоны!

– Но на египетских росписях и на статуях…

– Это делается нарочно, под старину, – терпеливо пояснил брат. – Я ни разу не наряжался в передник.

– Мне очень жаль, – промолвила Галлия, и ей нельзя было не поверить: в детстве галльской царевне тоже пришлось испытать это унижение на улицах Рима, – но такова воля Цезаря.

Взглянув на ее несчастное лицо, я не стала противиться, когда Галлия повела меня в купальню и помогла облачиться в платье. Однако стоило нам приблизиться к зеркалу, как к моему лицу прихлынула кровь. Бусы прикрывали только самое необходимое; с тем же успехом я могла появиться в городе полуголой.

Появилась Октавия – и всплеснула руками:

– Что на ней надето?

– Так велел Цезарь, – возмутилась Галлия.

– Девочку не повезут по улицам в этом виде, словно блудницу! – воскликнула ее госпожа и обратилась ко мне: – У тебя ведь была другая одежда?

– Шелковые туники и парики, – поспешила ответить я.

– Ты так наряжалась в Александрии?

– И еще красилась.

– Неси сюда все. – Октавия закатила глаза к потолку. – Уж лучше краска, чем это.

Под ее присмотром Галлия закрепила парик на моих волосах. Когда я показывала рабыне, как правильно провести сурьмой длинные черные линии от наружных уголков глаз, Октавия чуть нахмурилась. Галлию интересовало все до мельчайших подробностей: желто-красная хна для рук, моринговое масло для лица, кусочек пемзы для удаления лишних волосков у бровей…