– Очень мило, – глухо произнес он, вглядываясь в лицо, заключенное в фаянсовую рамку (женщина была довольно красива, с длинными черными волосами и прямым римским носом), а затем передал портрет Юбе. – Убери.

Юноша помрачнел.

– Мама так тосковала без вас эти месяцы.

– Правда? – Брови Октавиана вздернулись. – Ну, передавай от меня привет и скажи, что в ближайшие дни я буду занят.

– Вы ее навестите, Цезарь?

– Если будет время! – рявкнул тот. – В первую очередь нужно разобраться с мятежниками, а потом еще угомонить Сенат!

Фиделий даже попятился.

– Да… Да, понимаю. В Сенате были разные волнения в ваше отсутствие…

Глаза Октавиана блеснули.

– Серьезно? И по какому поводу? – осведомился он с возрастающим интересом.

Молодой человек замялся. Мне даже подумалось, не сболтнул ли он лишнее.

– Ну, это насчет сражения. Мы не знали, кто победит. Ты или Антоний.

– И?

Фиделий тревожно покосился на Агриппу.

– А если бы вы с ним оба погибли? Сенаторы думали, кого назначить вместо вас. Звучало несколько имен…

Октавиан ослепительно улыбнулся.

– Например?

– Ну, разные члены патрицианских родов. Никого, кто бы обладал реальной властью.

Фиделий нервно хохотнул.

– Что ж, – сказал Октавиан, – если Сенат решил, что их имена достойны упоминания, может, эти люди и мне сослужили бы службу.

Юноша удивился.

– Ты думаешь?

– А почему нет? Так кого сочли хорошим преемником?

– Ну, самых различных людей. Даже меня называли.

Улыбка сошла с лица Октавиана.

– Разумеется, он еще так молод, – поспешил вставить Марцелл. – И не смог бы возглавить армию. И вообще, кто бы за ним пошел?

Фиделий посмотрел на него – и вдруг сообразил, во что ввязался.

– Верно… Это верно. Обо мне вспомнили только из-за отца и моего богатого наследства. Марцелл подтвердит. Я… я никогда и не желал становиться Цезарем.

– Конечно. Пойдем прогуляемся. – Октавиан приобнял юношу за плечи, незаметно для него многозначительно переглянувшись с Агриппой. – Нам надо кое-что обсудить наедине.

Фиделий обернулся на Марцелла, и тот еще раз попытался вмешаться.

– А можно он останется поиграть с нами в кости?

Октавиан одним взглядом пригвоздил племянника к месту.

– Нет.

Агриппа догнал их, и троица удалилась прочь.

Мы с братом уставились на своего спутника.

– Что теперь будет? – спросил Александр.

Марцелл отвернулся, и мне показалось, что в его глазах блеснули слезы.

– Матери сообщат: погиб, сражаясь с мятежниками.

– Значит, его убьют? – воскликнула я. – За что?

Молодой человек прижал палец к губам.

– Если два месяца назад сенаторы посчитали Фиделия достойным преемником Цезаря, что помешает им думать так же три года спустя?

– Он не метил на место Октавиана! – возмутилась я.

За нашими спинами вдруг раздался крик, и тут же настала мертвая тишина.

– Мой лучший друг детства, – прошептал Марцелл и зажмурился. – Мы были почти что братьями.

– И твоего дядю это не волнует? – вырвалось у меня.

– Нет. Стабильность Рима – вот его главная забота. – При этих словах молодой человек открыл глаза и взглянул на нас. – Будьте с ним осторожнее.

Восстание подавили еще до того, как солнце достигло высшей точки на небе. Мы развлекались у дороги, бросая кости, когда явился Агриппа с новостями.

– Пора ехать, – отрывисто сказал он. – Мятеж окончен.

– И что, все убиты? – спросил Марцелл.

Полководец кивнул:

– До единого.

– А Фиделий?

Агриппа замялся.

– К несчастью, его мы тоже лишились.

Мы сели в колесницу и тронулись в путь. Чтобы отвлечь Марцелла от грустных мыслей, Александр поинтересовался, сколько лет назад возвели Сервиеву стену. Тот пожал плечами.

– Очень давно.

Повозка проехала городские ворота. Даже если только что улицы были усеяны телами рабов, истекающих кровью, к возвращению Октавиана их успели убрать.

– А знаменитые семь холмов, как они называются?

– Вот этот, перед нами, – Квиринал, – вздохнул наш спутник. – Ничего особенного. Рядом – Виминал, самый низкий из них. На Эсквилине, – сказал он, махнув рукой направо, – снимают жилье богатые приезжие. Правда, для этого нужно еще добраться до постоялых дворов на вершине.

– А что, такая крутая дорога? – посочувствовала я.

Марцелл добродушно усмехнулся наивности моего вопроса.

– Нет. Просто на склонах живут воры и беглые рабы. Не самая приятная компания, можешь поверить.

Потом мы увидели Целий, увенчанный красивыми виллами, а по правую руку от него – Авентин.

– Там живут одни торговцы и плебеи.

– Плебеи? – переспросил Александр.

– Люди, у которых нет большого надела земли. В общем, не всадники.

– Значит, Цезарь – всадник?

– Ну нет, – всплеснул руками Марцелл. – Наш клан гораздо выше. Мы – патриции, живем на Палатине, там, где Октавиан возводит крупнейший храм Аполлона.

Тут он указал на холм со срезанной вершиной. Здания из полированного мрамора и порфира взбирались по его склонам, белоснежно сияя на фоне бледно-лазурного неба. Конечно, этот пейзаж не мог сравниться с александрийским, но я уловила в нем некую красоту.

Рассказывая о последнем, седьмом холме – Капитолии, Марцелл передернулся, как от озноба:

– Отец много раз водил меня туда, показывал Тарпейскую скалу. С ее вершины сбрасывают преступников, которых нельзя использовать в Амфитеатре.

– Твой отец еще жив? – тихо спросила я.

– Нет. Умер десять лет назад. А через несколько месяцев Октавиан велел моей матери выйти за Марка Антония.

Кровь прилила к моим щекам при мысли о том, что всего лишь через пять лет супружеской жизни Октавия была оставлена ради Клеопатры, давшей нам с Александром жизнь. Интересно все-таки знать, кто же отец Марцелла.

– Значит, у твоей матери трое детей, – продолжала я.

– Пятеро. Было еще две дочери от первого мужа, но их пришлось отослать перед свадьбой.

– Зачем? – удивилась я.

– Так положено женщине, которая заключает новый брак.

У меня округлились глаза.

– Отказываться от родных детей?

– Если это девочки. Вот почему мама не хочет больше замуж.

Я представила, как отец принимает в свой дом Октавию, но не пускает на порог двух маленьких девочек, приникнувших к ней в испуге. Папа всегда был нежен со мной, хотя мы редко бывали вместе… Внезапно меня обуял непреодолимый страх перед Римом с его грязными улицами, кровожадными казнями, а больше всего – перед женщиной, которую отец оставил ради нашей мамы. Каково-то будет жить с ней под одной крышей?

Тем временем мы проезжали форум, где тысячами продавали рабов. Большинство из них были светловолосы и голубоглазы.

– Германцы и галлы, – пояснил Марцелл и, заметив мой взгляд, покачал головой: – Премерзкое зрелище.

Процессия под грохот колес катилась дальше; я видела, как сгорают от стыда девушки, которых будущие хозяева похотливо щупают за обнаженные груди, а брат закрыл рот ладонью при виде взрослых мужчин с отрезанными яичками.

– Евнухи, – сердито бросил наш спутник. – Некоторым они больше по вкусу, поэтому ценятся выше. Лучше пока не смотрите.

Да там и не на что было смотреть, кроме тощих бродячих собак, суетливых торгашей и непристойных мозаик, изображающих мужчин и женщин в различных позах.

– Не самая приятная часть города. – Молодой человек задернул занавеску и откинулся на сиденье. – Ничего, скоро появится храм Юпитера; оттуда рукой подать до верхушки Палатина, и мы наконец будем дома.

«Ты будешь дома, – подумалось мне. – Мы – только пленники, ожидающие триумфа Цезаря».

Брат потянулся и взял меня за руку. Тут снаружи послышались громкие голоса, и Марцеллу снова пришлось отдернуть занавеску: дорога кишела просителями, которых разгоняли солдаты.

– Почти на месте, – с гордостью объявил он.

Александр ткнул пальцем в непонятное сооружение, выглядывающее из дубовой рощи.