Низинные плантаторы до смерти боялись восстаний. Французские беженцы от восстания в Санто-Доминго (среди них были и Робийяры, родители Евлалии Уорд) рассказывали жуткие истории о невинных жертвах, убитых в собственных постелях, изнасилованных женщинах и младенцах, которым разбивали головки о подоконники. Восстания Нэта Тернера и Денмарка Веси были подавлены, но Джон Браун был белым, которого поддерживали белые же. Некоторые янки объявляли этого убийцу святым.

После налета Брауна умеренные во взглядах политики стали не в чести, сепаратисты типа Лэнгстона Батлера контролировали законодательство, а осторожные люди взвешивали каждое слово. Кэткарта Пурьера изгнали из Общества святой Сесилии.

И хотя Джона Брауна арестовали, судили и повесили, в Низинах сформировались группы ополчения: Бригада пальметты[12], Чарльстонские стрелки, Чарльстонская кавалерия, Легион Хэмптона. Британские корабли доставляли оружие, пушки и обмундирование к чарльстонским верфям. Молодые люди под присягой отказывались от выпивки, и для игорных домов наступили тяжелые времена. Кассиус разучил новые патриотические песни.

Год, прошедший от налета Брауна до выборов Авраама Линкольна, изобиловал дурными предзнаменованиями. Семь черных дельфинов выбросились на берег острова Салливан. Дикие гуси улетели на юг на два месяца раньше обычного. Урожай риса оказался самым богатым на памяти живущих. Негры, занимающиеся магией, что-то невнятно бормотали, предвещая Армагеддон. А Джейми Фишер признался сестре Шарлотте, что чувствует себя точь-в-точь как птица под змеиным взглядом.

Эндрю Раванель был избран предводителем отряда Чарльстонской кавалерии. Когда начался сбор средств на пошив формы для этого элитного боевого отряда, все разногласия были забыты, и Лэнгстон Батлер внес щедрую лепту.

В одно субботнее утро в начале ноября на волнорезе за верфью Эджера был найден убитым полковник Джек Раванель. И хотя тесть Туниса Бонно, преподобный Уильям Прескотт, помянул грешника в воскресной проповеди, кончина старика Джека прошла незамеченной. Внимание Чарльстона было сосредоточено на президентских выборах, назначенных на следующий вторник.

Из четырех выдвинутых кандидатов только один считался настоящим аболиционистом, и, хотя этот человек набрал почти на три миллиона голосов меньше, чем соперники, а в южных штатах – ни одного, его выбрали президентом. Многие белые южане полагали, что единственное различие между президентом Авраамом Линкольном и Джоном Брауном – то, что Джон Браун мертв.

Всего через шесть недель после избрания Линкольна было созвано Народное собрание Южной Каролины, на котором после кратких дебатов единодушно приняли «Постановление о выходе из союза». Звонили церковные колокола, маршировали ополченцы, на улицах трещали костры.

Новообразованные отряды проходили строевое обучение на Вашингтонском ипподроме. Чарльстонские кавалеристы были одеты в серые рейтузы, сапоги и короткие зеленые жакеты с золотыми галунами крест-накрест. У рядовых были серые кепи, у офицеров – черные плантаторские шляпы, украшенные перьями белой цапли.

Эдгара Пурьера и Генри Кершо назначили лейтенантами, а Джейми Фишеру поручили командовать разведчиками.

Чарльстонским дамам, как оказалось, пришлись по душе строевые упражнения легкой кавалерии: левая рука всадника сжимает поводья, правая – саблю, обнаженный клинок вспыхивает серебряной аркой над головой храбреца и в следующий миг обрушивается на соломенного солдата.

Одетые в синюю форму федералов, чучела сжимали метлы-винтовки.

Женщины восторгались юными воинами, которые с презрением отвергли красный, белый и голубой цвета, позорящие славное знамя пальметты.

Розмари Хейнз восхищалась до хрипоты.

Изменился и Эндрю Раванель. Бывший меланхоличный гуляка повеселел; невнимательный прежде к чувствам других, он теперь жаждал проявить заботу. На службе у новой республики Раванель по-королевски пекся о подчиненных.

Чарльстонский гарнизон федеральных войск воровато ретировался в форт Самтер, мощную крепость на острове в самом сердце городской гавани. Жители Чарльстона с негодованием протестовали против этого самовольного захвата собственности штата Каролина, а мистера Линкольна предупредили, что любая попытка снять осаду или снабдить продовольствием форт Самтер будет жестоко пресечена.

Когда Розмари вернулась домой после традиционного утреннего развлечения – смотра кавалерийских учений, ее охватила тоска. Глубоко вздохнув, она попыталась успокоиться: «Меня ждет Мэг». В те дни, когда кавалеристы не выезжали научения, Розмари просыпалась с головной болью и оставалась в постели до полудня.

Миссис Батлер Хейнз понимала, что ей грех жаловаться. Джон Хейнз был хорошим человеком. Но он и не думал вступать в ряды кавалерии; напротив, даже подшучивал над собственным неумением держаться в седле. Если его пальцы испачканы чернилами, так что ж с того? Он торговец, приходится вести расходные книги.

И все же порой, когда муж уходил по делам, Розмари овладевали воспоминания о поцелуе Эндрю Раванеля. Какая пропасть разверзлась между ней и Шарлоттой! Когда давняя подруга заходила навестить ее на Чёрч-стрит, всегда следовал ответ: «Мисс Розмари нет дома», «Мисс Розмари нездорова». Как можно спокойно болтать с подругой, которая делит с Эндрю дом, постель, жизнь и светлое будущее?

Розмари с трудом удавалось отогнать горькое сожаление.

Муж привозил скромные подарки: серебряную вазочку, золотую брошку искусной работы. Но Джон ли виноват, что вазочка была, на ее вкус, аляповатой, а брошка не подходила ни к одному наряду?

Он никогда не говорил о политике и ни разу не присутствовал на учениях легкой кавалерии. Даже защищал немногих оставшихся в Чарльстоне юнионистов: «Разве нельзя придерживаться разных взглядов, не смешивая при этом с грязью честных людей?» Каждый день, кроме воскресенья, Джон шел в свой офис на верфи «Хейнз и сын». И все время был занят переговорами с капитанами судов, перевозчиками, поставщиками и страховщиками. Как-то весенним вечером Розмари стояла у окна, выходящего на парадный подъезд, и увидела мужа, который взбегал по ступенькам с веселой улыбкой. После этого она перестала подходить к окну перед его приходом. И пока муж играл с Мэг перед ужином, Розмари оставалась у себя в комнате.

После трапезы, выслушав простенькие молитвы дочки, они укладывали ее спать. Затем Хейнз читал Розмари отрывки из Бульвер-Литтона или иного достойного романиста.

– Может, дорогая, хочешь чего-нибудь полегче? Из Вальтера Скотта, например?

Каждый вечер Джон завершал молитвами за спасение Чарльстона и всего Юга. Молился о ниспослании мудрости нынешним лидерам, здоровья и счастья – друзьям и родным, называя каждого по имени. Наконец наступало время подниматься в спальни, и Джон Хейнз иногда с надеждой спрашивал, как расположена жена.

– Нет, милый, – бормотала Розмари. – Не сегодня.

Порой чувство вины брало верх, и тогда Розмари отвечала чересчур бодро:

– Сегодня прекрасно себя чувствую, Джон.

Муж проводил ночь с ней и на следующее утро, насвистывая, уходил из дома. Розмари отчаянно хотелось, чтобы он не свистел. От этого у нее болела голова.

Обоих радовала только маленькая дочь.

Отец говорил:

– Когда я возил Мэг в Уайт-Пойнт-парк, она в своей желтой шальке встала в двуколке и помахала солдатам ручкой. Один кавалерист, решив дать ответное приветствие, вытащил саблю; так ее скрежет по ножнам так напугал девочку, что бедняжка расплакалась!

Мать подхватывала:

– А знаешь, что наша проказница сделала со своими голубыми туфельками? Они никогда ей не нравились, и она велела Клео подарить их какой-нибудь бедной девочке. «У меня слишком много туфелек».

Вслед за Южной Каролиной из Союза вышли Миссисипи, Флорида, Алабама, Джорджия, Луизиана и Техас.