– Текумсе стоит не меньше тысячи, – сказал Эдгар Пурьер. – Почему не заставил ниггера продать?

Генри Кершо ухмыльнулся.

– Может, тебе бы и удалось, Эдгар, а мне, черт побери, не поздоровилось бы. Ведь Ретт может вернуться со дня на день.

– А где, кстати, сейчас Батлер? – спросил Джейми.

– Где-то в Никарагуа или Санта-Доминго, – пожал плечами Генри Кершо.

Эдгар сказал:

– Слышал, он в Новом Орлеане. Красотка Уотлинг, Ретт Батлер, внебрачный ребенок Ретта… неплохая настоечка, верно?

Джулиет Раванель подняла брови.

– Эдгар, до тебя дошли самые цветистые слухи. Разве дочка Уотлингов отправилась не в Канзас к родне?

– Родня в Миссури. Но девица туда не поехала, – ответил Эдгар. – Миссурийские Уотлинги терпеть не могут аболиционистов. Ты что, газет не читаешь?

– Эдгар, – игриво сказала Джулиет, – зачем нам, легкомысленным дамам, читать газеты, когда есть джентльмены, которые объяснят все как есть?

Джейми Фишер закашлялся, чтобы скрыть ухмылку.

– По-моему, – сказала мисс Раванель, – гораздо интереснее узнать, что дочка Лэнгстона будет делать с моим дорогим братцем. Розмари определенно его добивается.

– Всегда найдется девица, готовая броситься на шею Эндрю. Не знаю, почему он мирится с этим, – фыркнул Джейми.

– По той же причине, почему он терпит тебя, дорогой Джейми, – сладко улыбнулась Джулиет. – Братец не может без поклонников.

– Сколько времени уйдет у Эндрю, чтобы пленить мисс Розмари? – задумался Эдгар.

– Держу пари, что успеет до конца Недели скачек.

В тени зеленых дубов по ту сторону ипподрома престарелая миссис Фишер, ее внучка Шарлотта и Джон Хейнз устроили пикник. Компания «Хейнз и сыновья» разместила рекламу скачек в Филадельфии и Нью-Йорке: «Неделя скачек в Чарльстоне: поездка в оба конца, размещение в гостинице, питание – все включено!» Джон заказал номера для своих туристов в отеле «Миллз» на Куин-стрит, с лучшим столом во всем Чарльстоне.

Некий турист из Нью-Йорка не скрывал своих симпатий аболиционистам и оскорбил нескольких южан на борту экскурсионной шхуны в Балтиморе.

Однако, узнав, что мистер Миллз – вольный негр, сей аболиционист отказался от места, потребовав вернуть деньги. Правда, поскольку во время Недели скачек во всем Чарльстоне не сыскать было свободной комнаты, он в конце концов поселился в своем номере, но все еще требовал возвращения суммы.

– Принципы у янки чрезвычайно гибки, – сказал Джон Хейнз. – Шарлотта, вы сегодня сама не своя. Где ваша лучистая улыбка?

– Шарлотта страдает по Эндрю Раванелю, – ответила миссис Фишер, резко открывая корзину. – Наша кухарка готовит цыпленка лучше всех в Каролине.

– Бабушка! Я не страдаю!

– Ах, дорогая. Эндрю Раванель – галантный, мужественный, симпатичный, очаровательный молодой человек, да еще и банкрот. Какая девушка пожелает лучшего жениха?

Воздав хвалу цыпленку, Джон продолжил беседу:

– Я надеялся увидеть сегодня днем Розмари. Вчера вечером поспорил на тур вальса, но у нее все танцы были расписаны.

Несмотря на усилия лучших портних Чарльстона, мисс Фишер оставалась непривлекательной: волосы невыразительного мышиного оттенка, цвет лица далек от совершенства, а талия скорее под стать шмелю, чем осе.

Шарлотта поджала губы.

– Значит, мы с Розмари больше не подруги.

– Шарлотта, не капризничай. Вы дружите с пяти лет, – возразила бабушка.

Джон Хейнз вздохнул.

– Почему самые прелестные девушки Чарльстона готовы драться из-за одного и того же джентльмена? А обычному парню вроде меня и шансов никаких нет. Не имею ничего против Эндрю, но, если бы он споткнулся и сломал свой аристократический нос – большего изъяна и не желаю, – я бы не очень горевал.

Миссис Фишер подбодрила его:

– Продолжайте, Джон.

Хейнз улыбнулся.

– По-моему, я так и делаю. Должен задать вопрос дамам: вы не думаете, что из меня бы вышел отличный супруг?.. Спасибо, миссис Фишер, я попробую куриную ножку.

Зрители и покупатели подходили к длинному зданию конюшни, где устроили торговлю неграми. Внутри толпа покупателей мешалась с живым товаром. Негритянки были одеты в скромные ситцевые платья, на головах платки повязаны тюрбанами, мужчины – в грубых суконных куртках и штанах, подпоясанных веревкой. По прихоти каждого мягкие фетровые шляпы у одних были лихо загнуты набок, у других – практично надвинуты, у третьих – просто примяты.

Пришедшие впервые покупатели рабов напускали на себя вид знатоков, как часто бывает с неопытными людьми.

Кассиус, музыкант, которого жаждал купить Эндрю Раванель, прислонился к дверце стойла, скрестив руки на груди, с банджо на плече. Это был безбородый, полноватый, очень темный молодой негр с благодушными манерами, что некоторым белым казались непочтительными.

– Эй, парень, хочу послушать, как ты бренчишь.

Кассиус с любовью похлопал по банджо, как будто инструмент обладал силой своего хозяина.

– Не могу, масса. Нет, сэр. Аукционер сказал, я должен вести себя так, как девка, знающая себе цену. Не должен ничего давать за просто так. Кто покупает меня, покупает мою музыку… Масса, – добавил он торжественно, – я и пресвитерианца до танца заведу.

Большинство негров старались понравиться покупателям, подыскивая хозяев подобродушнее и тех, кто мог бы купить семью целиком.

– Да, масса, делаю на рисовом поле всю работу от и до. С тех пор как мальчонкой был, знаком с рисом. Зубы почти все на месте, слава Тебе, Господи. Нос сломан – лошадь когда-то лягнула. Вот жена, прачка, и сын, работник в четверть силы, но вырастет – точно себя покажет.

Тем, кого покупали для работ на плантации, приказывали наклоняться, чтобы посмотреть, нет ли переломов. Некоторых просили быстро пройтись туда и обратно, других – попрыгать на месте.

– В лазарете часто бывал, парень?

– Говоришь, троих детей родила и все выжили?

Аукционер, краснолицый, оживленный, расстилался перед покупателями.

– Мистер Кавано, за этот лот не торгуйтесь. Вот что вам нужно – светлокожая девка, четырнадцать лет, лот пятьдесят два. Ну что, угадал? Мне ли не знать!

– Мистер Джонстон, если не даете больше семисот долларов за этого первоклассного парня, вы не столь проницательны, как я думал! Семьсот, все слышали? Семьсот, кто больше? Семьсот долларов раз, семьсот долларов два, семьсот долларов три! Продано на плантацию Дрейтона!

Аукционер быстро глотнул воды.

– Напоминаю вам, джентльмены, наши условия. Выигравший торги платит половину заявленной суммы в кассу и подписывает поручительство, что рассчитается полностью не позже чем через тридцать дней, оставляя купленного негра в залог.

Он широко улыбнулся.

– А теперь вернемся к торгам. Лот номер пятьдесят один: Джо, отличный мальчишка, двенадцати или тринадцати лет.

Забирайся повыше, Джо, столько народу хочет на тебя посмотреть. Это вам не просто долговязый птенец, уже успел нарастить мускулы. Через год-другой будет справный работник. Сообразительный малый, – аукционер поднял палец и подмигнул, – купит Джо подешевле, откормит его и к следующему посеву будет иметь мужчину за детскую цену!.. Джо, повернись, сними рубашку. Видите хоть один шрам на спине? Мистер Хьюджер был прекрасным хозяином, ни разу не ударил его хлыстом. Джо никогда и не нужно было учить, он воспитанный черный, правда, Джо? Я слышу двести долларов? Двести долларов раз, двести долларов два… пятьсот! Пятьсот пятьдесят! Пятьсот пятьдесят раз, два, три… Продано мистеру Оуэну Боллу на плантацию Магнолия.

Эндрю Раванель прислонился к пустому стойлу. Мускулистые ноги наездника были обтянуты коричневыми брюками, рубашку с жабо обрамляли лацканы короткого желтого жакета, на голове красовалась широкополая касторовая шляпа, начищенные сапоги самодовольно блестели. Он лениво помахал пальцем, приветствуя подошедших Кершо и Пурьера. Цветом лица Эндрю напоминал ночную цаплю, бледная кожа была почти прозрачной. Однако под щегольской внешностью скрывалась скрытая пружина воли.