– Ты слишком много знаешь и чересчур много языком мелешь, – пробурчал шпион; его подозрения старухе удалось рассеять. – Хотя он и правда храбрый юноша. Эй, вы, отнесите тело в Абидос. Кто-нибудь, останьтесь помочь мне освежевать льва. Шкуру мы пошлем тебе, молодой человек, – продолжил он. – Хотя ты и не заслуживаешь этого. Охотиться вот так на льва мог только дурак, и один из дураков получил по заслугам – смерть. Никогда не нападай на сильного, пока не станешь сильнее его.

После этого я, раздумывая, что все это значит, отправился домой.

Пока я шел домой, сок зеленых трав, которые старая женщина Атуа положила мне на рану, вызвал сильнейшую боль, но потом постепенно боль прекратилась. И сказать по правде, я думаю, в травах этих действительно была какая-то целебная сила, потому что уже через два дня разорванная плоть срослась и от ран не осталось и следа. Но тогда я об этом не думал, поскольку меня занимала только одна мысль: я ослушался приказания старого верховного жреца, Аменемхета, которого называли моим отцом. Ибо до того дня я не знал о том, что он был моим настоящим отцом, мне все говорили, что его родной сын был убит, как я уже описывал, и что он с благословения богов усыновил меня и воспитал так, чтобы в должное время я занял его место в храме. Поэтому меня охватил страх – я очень боялся старика, который в гневе был ужасен и всегда разговаривал холодным, суровым голосом мудрости. И все же я решил пойти прямо к нему, признаться в своем проступке и понести то наказание, которое он назначит. С окровавленным копьем в руке и окровавленной грудью я прошел через двор большого храма и подошел к двери покоев верховного жреца. Это великолепное помещение, все уставленное величественными изваяниями богов, свет днем проникает в него через отверстие, прорезанное в массивной каменной крыше, а по ночам оно освещается подвешенным бронзовым светильником. Внутрь я вошел бесшумно, поскольку дверь была не заперта, и, откинув тяжелый занавес, остановился.

Было уже темно, поэтому горел светильник, и в его свете я увидел старика. Он сидел в кресле из слоновой кости и черного дерева перед каменным столом, на котором были разложены таинственные письмена о царстве живых и царстве мертвых. Но он не читал – он спал, и его длинная белая борода лежала на столе, как борода мертвеца. Мягкий свет светильника падал на него, на папирусы и на золотой перстень у него на пальце с выгравированными символами Незримого, но все вокруг оставалось в тени. Свет падал на его бритую голову, на белое одеяние, на стоявший рядом кедровый жреческий посох и на кресло из слоновой кости с ножками в виде львиных лап. Ясно был виден могучий властный лоб, царственные черты лица, белые брови и темные провалы под ними глубоко посаженных глаз. Увидев его, я задрожал, потому что в его облике было нечто большее, чем обычное человеческое благообразие. Он так долго прожил в обществе богов, так долго общался с ними и познавал их божественные помыслы, он был настолько сведущ в тайнах, которые нам кажутся непостижимыми, что даже сейчас, еще при жизни, он приобщился к великой сущности Осириса, почти возвысился до его благости, а это вызывает у людей великий страх.

Я стоял и смотрел на него, не решаясь сойти с места, и пока я смотрел, он открыл вдруг свои темные глаза. Но он не посмотрел на меня, даже не повернул головы в мою сторону и все же увидел меня и заговорил.

– Почему ты ослушался меня, сын? – произнес он. – Зачем ты пошел охотиться на льва, если я запретил тебе?

– Как ты узнал, что я это сделал, отец? – в страхе спросил я.

– Как я узнал? По-твоему, все нужно видеть самому, слышать от других и не существует иных способов познания? Ах, дитя несведущее! Разве моя душа не была с тобой, когда лев прыгнул на твоего спутника? Разве я не молился твоим покровителям, чтобы они защитили тебя, чтобы копье твое попало в цель, когда ты ударил им в горло льва? Зачем же все-таки ты пошел туда, сын?

– Задира смеялся надо мной, – ответил я, – поэтому я пошел доказать, что не трус.

– Да, я знаю это. И из-за того, что ты молод и у тебя такая горячая кровь, я прощаю тебя, Гармахис. Но послушай меня, и пусть мои слова просочатся в твое сердце, как воды Сихора просачиваются в сухие пески, когда восходит Сириус[11]. Слушай же. Задира был послан тебе судьбой как искушение, он был послан, чтобы проверить силу твоего духа, и, как видишь, ее не хватило, ты не выдержал испытания. Это значит, что твое время еще не пришло. Если бы ты оказался силен и проявил твердость, которой от тебя ждали, ты бы уже знал, какая дорога перед тобой открыта. Но ты не справился, поэтому твое время еще не настало.

– Я не понимаю твоих слов, отец, – ответил я.

– Что старая Атуа тебе говорила на берегу канала, сын?

Я пересказал ему все, что говорила старая женщина.

– И ты веришь в это, Гармахис, мой сын?

– Нет, – ответил. – Разве можно в такое поверить? Она ведь сумасшедшая. Все знают, что она потеряла разум.

И он в первый раз взглянул на меня.

– Сын, сын! – воскликнул он. – Ты ошибаешься. Она не сумасшедшая. Эта женщина сказала правду, но то говорила не она. Голос, говоривший ее устами, не может лгать, ибо эта Атуа пророчица и святая. Теперь же узнай, сын мой, что боги Египта предназначили тебе исполнить, и горе тебе, если по своей слабости ты не исполнишь их воли! Ты не был чужим человеком, принятым в мой дом и в храм. Ты не дитя простолюдинов, которого я будто бы усыновил. Ты – мой родной сын, спасенный этой самой женщиной, которую ты назвал сумасшедшей. Но ты, Гармахис, нечто большее, чем это, ибо в тебе и во мне течет кровь царей Египта. Лишь ты и я – последние прямые потомки фараона Нектанеба, которого персидский царь Ох изгнал из Египта. Персы пришли и ушли, а после персов пришли македонцы, и вот уже почти триста лет эти узурпаторы Лагиды носят нашу двойную корону, оскверняя прекрасную страну Кемет и глумясь над ее богами. Слушай же дальше: две недели назад Птолемей Новый Дионис, Птолемей Авлет, тот самый Флейтист, жалкий музыкантишка, который хотел погубить тебя, умер, а евнух Потин, который много лет назад приплывал сюда с палачами, чтобы отрубить тебе голову, нарушил волю своего хозяина, умершего Авлета, и посадил на трон мальчишку Птолемея, его сына. Поэтому его сестра, гордая и прекрасная Клеопатра, отличающаяся необузданным характером, вынуждена была бежать в Сирию. Я думаю, что там она соберет армию и пойдет войной на своего брата Птолемея, потому что по воле ее отца она должна была править совместно с братом. А тем временем, запомни это, сын мой: римский орел парит высоко, поджидая случая обрушиться на богатый, но лишенный силы Египет и разорвать его на части. И еще запомни: народ Египта устал носить чужеземное ярмо и не желает больше терпеть его. Египтяне с ненавистью вспоминают персов и загораются яростью, когда на александрийских базарах их называют македонцами. Наша земля стонет под игом греков и нависшей тенью римлян.

Разве нас не притесняли, не превратили в рабов? Разве наших детей не убивали, разве не грабили нас, не отнимали выращенное нашими крестьянами, чтобы насытить бездонную алчность и похоть Лагидов? Разве не покинуты и не разорены наши храмы? Разве величие наших богов не было попрано этими греческими болтунами, которые, презрев саму сущность Незримого, не осквернили его, назвав Величайшего другим именем, именем Серапис? Разве Египет не взывает к свободе? Неужели эти призывы будут напрасны? Нет, нет, мой сын, ибо ты был избран, чтобы стать его избавителем. Я уже стар и потому отдаю тебе право на трон. Твое имя уже передают шепотом во многих святилищах из уст в уста, жрецы и простые люди уже клянутся священными символами в верности тому, кто будет им явлен. Но время еще не пришло. Ты еще слишком юн и простодушен, чтобы вынести тяжесть такой бури. Жестокий ураган ломает хрупкие ростки. Сегодня ты был подвергнут испытанию и не выдержал его.