Джессоп коротко, цинично рассмеялся и добавил:

— О, вы отлично понимаете, что никто, кроме вас, никогда не узнает, как все было на самом деле. Матросы?.. Эти не в счет. Ведь они — грубые, неразвитые создания, и ни одному здравомыслящему человеку в голову не придет принимать на веру их болтовню. Да и болтать-то они начинают, только когда налакаются. В трезвом виде они предпочитают помалкивать, чтобы не выставить себя на посмешище, но как выпьют — тут их словно черт за язык тянет… Скажете, не так?

Джессоп замолчал и обвел нас суровым взглядом, и капитан — а вслед за ним и оба помощника — кивнули в знак согласия.

Я служу третьим помощником парусника «Сэнджер», который, как известно, подобрал в море матроса первого класса Джессопа. Упомянутый Джессоп попросил нас кратко записать, что мы видели в день катастрофы парусника «Мортзестус», и заверить наше свидетельство своими подписями. Капитан поручил эту работу мне, потому что, как он выразился: «У вас это выйдет лучше, чему меня».

Итак, мы поравнялись с неизвестным нам на тот момент судном в середине «собачьей вахты», но сама катастрофа случилась вскоре после того, как пробили восемь склянок. В течение последних двух с половиной часов я и старший помощник неотлучно находились на юте, наблюдая за «Мортзестусом». Мы подавали сигналы, но нам никто не ответил, что показалось нам весьма и весьма странным. Можно было подумать, что на судне нас не видят, хотя мы находились у него на левом траверсе на расстоянии каких-нибудь трехсот-четырехсот футов. Погода, напоминаю, стояла ясная, видимость была отличной, и если бы моряки «Мортзестуса» оказались приятными ребятами, мы могли бы даже организовать дружеское чаепитие. Но они никак не реагировали, и мы отказались от этой идеи, обозвав их между собой «угрюмыми свиньями»; впрочем, спускать сигнальные флажки мы не стали.

Все это я рассказываю к тому, чтобы вы получили представление о том, как долго и внимательно мы следили за «Мортзестусом». Помнится, с самого начала мне показалась странной царившая на борту тишина. Мы не слышали даже их судового колокола! Я был настолько озадачен этим обстоятельством, что поделился своими сомнениями со старпомом, но он ответил, что тоже ничего не понимает.

Когда пробили шесть склянок, матросы на «Мортзестусе» бросились убирать паруса. Вполне понятно, что это поразило нас еще больше — ведь был почти полный штиль! — и мы с удвоенным вниманием стали наблюдать за происходящим. На паруснике по-прежнему царила мертвая тишина: даже когда команда начала травить фалы, мы не услышали ни скрипа лебедки, ни хлопков паруса. Больше того, даже без подзорной трубы я отчетливо видел, как их капитан отдавал какие-то приказания; его рот открывался и закрывался, но до нас не доносилось ни звука, хотя мы должны были слышать каждое слово.

И вот, как только закончилась «собака», случилось то, о чем рассказывал нам Джессоп. Наш капитан и старпом уверены, что видели какие-то фигуры, карабкавшиеся на борт «Мортзестуса», но не смогли разглядеть их как следует, поскольку над морем сгустились сумерки. Что касается меня и второго помощника, то мы не беремся ничего утверждать со всей определенностью. Бесспорно было одно (и в этом наши мнения совпали): на борту «Мортзестуса» творится нечто в высшей степени странное, однако разглядеть все как следует нам мешал клубящийся серый туман, заволакивавший палубу злосчастного судна. От этого зрелища мне стало не по себе; думаю, и другие офицеры испытывали нечто подобное, однако в подобных случаях полагаться на чувства опасно; сначала необходимо убедиться, насколько происходящее действительно серьезно и реально.

После того как капитан и старший помощник заявили, будто видели каких-то людей, поднимавшихся на борт «Мортзестуса», до нас начали доноситься кое-какие звуки, поначалу — довольно странные, отдаленно напоминавшие шум, какой производит раскручивающийся валик фонографа. Потом мы услышали крики и истошные вопли множества людей, но… По правде говоря, я и сейчас не возьмусь сформулировать, что тогда подумал — до того странным и непонятным было все происходящее.

Следующим, что мне запомнилось, был густой туман, окончательно закрывший от нас корабль. Вместе с туманом стихли и звуки; это произошло, впрочем, довольно резко — как будто кто-то плотно закрыл дверь в комнату, где идет оживленный разговор. Над туманом, однако, еще выступали верхушки мачт, верхние паруса и такелаж «Мортзестуса». Капитан и старпом утверждали, что видят на реях людей; я тоже различал на вантах какие-то неясные, темные фигуры, и только второй помощник сказал, что ему что-то такое кажется, но он ни в чем не уверен. Как бы там ни было, за каких-нибудь пару минут все верхние паруса оказались распущены и взяты на шкоты. Нижние прямые паруса были не видны из-за тумана, но, по свидетельству Джессопа, они тоже были поставлены надлежащим образом. А еще через минуту все паруса на «Мортзестусе» вдруг наполнились ветром, о чем свидетельствовал не только их вид, но и характерный громкий хлопок, тогда как наши паруса по-прежнему едва полоскались на реях.

То, что произошло в следующее мгновение, потрясло меня сильнее всего. Все мачты «Мортзестуса» вдруг начали клониться вперед, к воде, и над полосой закрывавшего судно тумана показались корма и руль, которые на наших глазах задирались все выше. Одновременно с этим до нас донесся крик, нет — полный отчаяния, душераздирающий вопль множества людей. Потом корма поднялась еще выше — ничего подобного я в жизни не видел! — а секундой позже вставший на нос «Мортзестус» быстро ушел под воду, над которой все так же клубился странный туман.

Заметив в воде плывущего человека — а первым его увидел именно я, — мы как можно скорее спустили шлюпку и подобрали его. Это и был матрос первого класса Джессоп. Его рассказ в точности совпадает с тем, что мы видели своими собственными глазами, в подтверждение чего мы ставим под этим документом наши подписи:

Капитан парусника «Сэнджер» Уильям Наустон;

Старший помощник Дж. Дж. Адамс;

Второй помощник Э. Браун;

и я — третий помощник Джек Т. Эван.