— Хотел бы я знать, что за идиотскую игру вы затеяли. Что за дьявол в вас всех вселился?! Ведь ты сам знаешь, что никаких огней не было! Джессопа я убрал, но тебе-то зачем понадобилось твердить то же самое?

— Мы ничего не… — начал было Джаскетт, но второй помощник перебил его.

— Заткнись и наблюдай, — сказал он и, повернувшись, быстро спустился по трапу на палубу.

Мимо нас он прошел, не сказав ни слова и даже не посмотрев в нашу сторону.

— Знаешь, Стаббинс, — сказал я, — что-то мне не верится, что второй помощник верит, будто мы видели огни.

— Трудно сказать, — ответил матрос. — По нему не поймешь.

Остаток вахты прошел без происшествий, и когда пробили восемь склянок, я отправился спать, ибо переживания сегодняшнего дня не на шутку утомили меня.

Когда нас вызвали на утреннюю [89]вахту, я узнал, что один матрос из смены старшего помощника тоже видел ходовые огни (это произошло вскоре после того, как наша смена отправилась спать). Он даже успел доложить об этом, но огни тут же исчезли. Это происходило дважды, и старший помощник, вообразивший, будто матрос валяет дурака, пришел в такую ярость, что дело едва не закончилось рукоприкладством. В конце концов матроса досрочно отправили отдыхать, а на его место заступил другой вахтенный. Видел ли новый наблюдатель что-либо необычное, так и осталось неизвестным. Даже если он и заметил что-то странное, то предпочел об этом умолчать, так что продолжения эта история не получила.

А буквально на следующую ночь произошло нечто такое, что я на время забыл и об исчезающих огнях, и о странном тумане, и даже об окруживших нас таинственных стенах, когда предметы привычного мира сделались для нас невидимыми.

Как я уже говорил, это случилось на следующую ночь. Не знаю, как остальные, но именно после этого случая я с особенной остротой ощутил присутствие на борту некоей опасности, угрожавшей непосредственно моей жизни.

С восьми до полуночи мы находились в кубрике на подвахте. [90]Когда в восемь часов мы спускались вниз, мне показалось, что погода начинает меняться: ветер ощутимо свежел, а поглядев в сторону кормы, я увидел встающую на горизонте плотную стену облаков, предвещавших еще более сильный ветер.

В четверть двенадцатого нас подняли на очередную вахту. Судя по доносившимся снаружи звукам, ветер действительно усилился, матросы старпомовой вахты с криками тянули канаты. Потом громко захлопала парусина, и я догадался, что наши товарищи спускают бом-брамсели. Взглянув на часы, которые всегда висели над моей койкой, я увидел, что до начала нашей вахты остается еще довольно много времени, и подумал, что, если нам повезет, убрать паруса успеют без нас и нам не придется карабкаться на мачты.

Быстро одевшись, я открыл дверь кубрика и выглянул наружу. Оказалось, что ветер, дувший в правую раковину, изменил направление и дует теперь прямо в корму. Судя по тому, как выглядело небо, в ближайшее время следовало ожидать, что ветер еще посвежеет.

Высоко надо мной хлопали на ветру едва различимые в темноте бом-брамсели на фоке и бизани. На гроте брамсель пока не убирали. По вантам фок-мачты поднимались матрос второго класса Джекобс из вахты старпома и еще кто-то. Оба старпомовских юнги были уже на реях бизани. Остальные вахтенные сновали по палубе и крепили концы.

Закрыв дверь, я вернулся к своей койке и снова посмотрел на часы. До восьми склянок оставалось еще несколько минут, и я достал непромокаемый костюм, поскольку снаружи собирался дождь. Пока я занимался этим, в кубрик заглянул Джок.

— Как там дела, Джок? — спросил Том, поспешно выбираясь из своей койки.

— Крепчает. Думаю, плащи вам понадобятся, — сказал Джок.

Когда пробили восемь склянок, мы собрались на корме для переклички, но произошла задержка: старший помощник отказывался передавать смену до тех пор, пока Том, который по своему обыкновению поднялся в последнюю минуту, не выбежал на палубу, на ходу заправляя рубашку в штаны. Когда он наконец встал в строй, старпом и второй помощник задали ему хорошую головомойку за опоздание, поэтому прошло несколько минут, прежде чем перекличка закончилась и мы отправились обратно на бак. Эта задержка, малозначительная сама по себе, имела, однако, ужасные последствия для одного из нас: как только мы поравнялись с фок-мачтой, где-то наверху раздался ужасный крик, заглушивший даже завывания ветра. В следующую секунду прямо на нас свалилось из темноты что-то большое, бесформенное и упало прямо на Джока. Раздался тупой удар. Бедняга Джок вскрикнул и, не издав больше ни звука, повалился на палубу, зато все мы завопили от страха и, не разбирая дороги, всей толпой бросились на бак. Вместе со всеми бежал и я, и сейчас мне ничуть не стыдно в этом признаться. Слепой, помрачающий разум ужас овладел мною, и, поддавшись ему, я не останавливался, пока не оказался в кубрике.

Когда мы все оказались в освещенном, безопасном помещении, наступила реакция. Несколько мгновений мы стояли молча и только переглядывались, не зная, что случилось. Кто-то что-то спросил, в ответ послышалось недоуменное бормотание нескольких голосов. Нам всем было немного стыдно за наше паническое бегство, поэтому, когда один из матросов, отцепив подвешенный с левого борта фонарь, предложил вернуться и посмотреть, что же там случилось, никто не возразил. Я снял с крюка фонарь правого борта, и мы двинулись к выходу.

Когда мы снова высыпали на палубу, я услышал голоса старпома и второго помощника. По всей вероятности, они спустились с юта, чтобы выяснить, что произошло, однако на палубе было слишком темно, и я не видел, где они стоят.

— Куда, черт побери, вы все провалились? — услышал я крик старшего помощника.

В следующее мгновение, они, должно быть, увидели свет наших фонарей, так как я услышал быстрый стук их башмаков, приближавшийся к нам. В следующее мгновение оба офицера появились на правом борту чуть позади фока. Один тут же налетел на распростертое на палубе нечто и упал (о том, что это был старший помощник, я догадался по взрыву отборных ругательств), но сразу поднялся и, даже не поглядев, обо что споткнулся, бросился к кофель-планке. Второй помощник вбежал в круг света, отбрасываемый нашими фонарями, и остановился как вкопанный, с подозрением оглядывая нас всех по очереди.

Сейчас меня нисколько не удивляет, что и он, и старший помощник повели себя именно так, но в тех обстоятельствах я никак не мог взять в толк, что на них нашло. Особенно поразил меня старпом. Он вдруг выскочил на нас из темноты, трубя как раненый бык и размахивая кофель-нагелем. [91]Я даже решил, что он помешался; при этом я совершенно не учел, что картину, которая открылась его глазам, старпом мог истолковать лишь одним-единственным образом. Только представьте: матросы обеих вахт вдруг выбегают из кубрика посреди ночи, орут и размахивают фонарями. Не следует забывать, что незадолго перед этим на реях кто-то кричал, потом на палубу свалилось что-то тяжелое, после чего тоже хватало беготни и громких воплей. Несомненно, старпом воспринял первый крик как сигнал к мятежу, а наши действия — как попытку захватить корабль.

Первые же его слова подтвердили правильность моей догадки.

— Проломлю голову каждому, кто сделает еще хоть шаг! — прорычал старпом, размахивая кофель-нагелем перед самым моим носом. — Я вам покажу — бунтовать! Что это вы затеяли, а?.. Ну-ка, марш на нос, шелудивые собаки!

Эти последние слова вызвали среди матросов недовольное ворчание, и старпом невольно попятился.

— Ну-ка, погодите, ребята! — крикнул я. — Помолчите немного!

— Мистер Тьюлипсон, — обратился я затем к второму помощнику, который до сих пор не произнес ни слова. — Не знаю, что за бес вселился в мистера старшего помощника, но если он и дальше намерен говорить с нами в таком тоне, дело может кончиться худо для него.