С крутых утесов Андийских Кордильер,[1] там, где голая пустыня гор сменяется почти непроходимыми зарослями-мангровами,[2] шел, хромая, одинокий путник.

Дойдя до разлога в лесной чаще, он остановился. Безотрадный вид предстал его взорам. Позади него простиралась мангрова со своей темной тайной, со своей страшной силой сопротивления. Здесь каждый шаг покупался усилием. Казалось, земля вооружилась всеми, какие у нее были, способами защиты против людского нашествия. Там были бездонные трясины мхов, там был взъерошенный кустарник с колючками, ядовитыми как змеиные зубы. И даже если бы опытный странник и избегнул этих опасностей, то его подстерегали всевозможные хищные звери, чтобы поймать его. Пума и оцелот[3] шли по его следам и ждали случая напасть из него. Их уважение к белому человеку велико. И отвага их не та, что встречается у их родственников в Азии или в Африке. Но одинокий старик, который, шатаясь, подвигался вперед, выказывал несомненные признаки слабости. Большой факао, — лесной нож, — правда, лежал еще в его руке, но пальцы еле держали его. Он подвигался, как машина, завод которой испортился и трещит ослабевшими пружинами.

Но когда он дошел до этого места, мужество снова как будто воспрянуло в нем. Там, внизу, его взору открылась громадная степь, простиравшаяся до самого горизонта, подобная морю, — и на ней жесткая трава пампасов колыхалась длинными грядами. Однако, не от этого заблестели снова светом надежды усталые глаза старика. Далеко впереди увидел он длинное спиральное облако, поднимавшееся над степью. Эта ясная дымка, скользящая в дрожании солнечного эфира, словно развевавшийся шелковый покров, не была фата-морганой. Потому что этот столб в сиявшей высоте сопровождал человека с тех же давних времен, когда и дарвинова обезьяна лишилась своего хвоста и произвела себя в цари вселенной.

Старый человек не был новичком. Он не закричал от радости. Он не возликовал и не ринулся вперед за помощью, которая могла бы спасти от уничтожения его старое изможденное тело. Нет, — он выбрал себе камень и сел на него только тогда, когда удостоверился, что ни одна змея урутус не устроила под ним своего логовища. После этого он взял свою дорожную флягу и опорожнил ее, глотая в то же время хинин пилюлю за пилюлей. Затем он нашел несколько темных орехов и стал жевать их.

Солнце стояло в зените и жгло со всей тропической яростью. Воздух как будто высекал искры в густых и сухих зарослях. Так, по крайней мере, казалось одинокому старцу.

Это и на самом деле был старый человек. Его спина была сгорблена, а жажда и голод изглодали мускулы его лица почти до черепа. Волосы и борода висели жидкими спутанными прядями и составляли странное обрамление его черт с кожей, сухой, как у мумии. Но ввалившиеся глаза еще горели глубоким огнем. Была ли то лихорадка, которая в течение целых месяцев бушевала в его крови во время путешествия на юг? Или, быть может, хинин зажег новую искру жизни в его слабом, смертельно усталом теле? Трудно было сказать, но, должно быть, это был способный к стойкому сопротивлению старик, тренированный старый охотник с дублеными мышцами и стальной волей.

А теперь он должен был умереть. Он знал это. Тягости имеют свои границы, а те, которые он испытал, давно бы убили человека и помоложе его. Он стоял теперь на пороге неведомого. А несколько месяцев тому назад он стоял на пороге великого открытия. И это открытие поддерживало Раймона Сен-Клэра, потому что знание не должно было умереть, подобно столь многочисленным открытиям, столетиями погребенным под снегом и льдом или в пустынной стране девственного леса.

Далеко впереди, на равнине, служащей преддверием к самому Мату-Гросу,[4] виднелись признаки огня, разведенного белым человеком. Этот тонкий голубоватый дымок не мог исходить из индейского лагеря. Белый человек или несколько белых сидели там внизу и пекли в золе мясо зверя или птицы.

Через несколько часов он будет среди этих белых. Быть может, ему еще удастся спасти свою жизнь…

Но при одной мысли об этой возможности он покачал головой. Он сам был врач, известный доктор Сорбонны, перешедший в молодые годы из Парижа в университет города Лимы.[5] Сначала он смотрел на это пребывание там, как на переходную стадию. Но Перу стало его судьбой. Эта таинственная страна завораживала его своей чудесной увлекательной историей. Многие, изъездившие всю Страну Инков[6] и мечтавшие на берегах озера Титикака, разделили участь Раймона Сен-Клэра. Их наука стала грезой, а греза — наукой.

Он пощупал себе пульс. Удары его были слабые и медленные, как лопавшиеся пузырьки.

Старый профессор, который на заре своей жизни сидел у ног Пастера и шел бок о бок с Ру, Шарко и Дойенном, не страшился смерти, стоявшей у его изголовья уже долгие месяцы. Но его мучила одна забота. В окрестностях Лимы, в одном бунгало, сидела юная темноглазая девушка и, не отрываясь, смотрела на синие горы. То была его внучка, Инеса Сен-Клэр, дитя без отца и матери. Он покинул ее, чтобы преследовать новое, изумительное открытие. Он нашел все то, что искал. Но плод, отведанный им от древа познания, оказался для него роковым. Подобно Моисею, он заглянул в обетованную страну. Теперь он должен умереть с этим последним видением в сверкающем взоре…

Раймон Сен-Клэр был добросовестный человек. Он основательно позаботился о своей внучке и оставил ей, как наследство, превосходное воспитание, которое, вместе с прирожденным стремлением к самостоятельности, должно было охранить ее от первых опасных рифов молодости.

С глубоким вздохом профессор встал на ноги, но вдруг остановился, словно пригвожденный к земле. Прямо на него двигалась небольшая змея, с красно-коричневыми разводами на коже и с удлиненной головой. Сен-Клэр хорошо знал это маленькое животное. То был урутус, владелец солнечного камня, на котором сидел профессор, ядовитейшая и опаснейшая из всех змей в девственных лесах Южной Америки… Невольно дряхлая рука его стала искать у пояса револьвер, но вдруг остановилась…

Случилось нечто необыкновенное. Маленькая кровожадная змея уже подняла свое тело, намереваясь укусить старика, но как будто внезапно одумалась. Она раскачивала головой из стороны в сторону в какой-то нерешительности, — потом отказалась от нападения и медленно уползла в чащу.

Старик с грустью улыбнулся. Странное отступление змеи было для него почти разочарованием. Он знал, что оно означает: урутус никогда не трогает умирающего человека.

Но он еще жил. У него было нечто, что он должен был оставить в наследие людям. Одно из удивительных открытий, доступных только тем, которые доводят свои исследования до грани между жизнью и смертью.

То было лишь несколько скромных чисел; но они должны были поднять неслыханное кудахтанье в курятнике науки. Его имя было хорошо известно в ученом мире. Ни один знаток не усомнится в его показаниях, — тем более, что за успех он уплатил ценой своей жизни. Теперь необходимо было найти кого-нибудь, кто мог бы передать его завещание человечеству. В нескольких километрах к востоку блестел огонь в стоянке белого человека. Теперь он должен был собрать весь остаток своей воли, чтобы израсходовать ее до конца.

Спокойные и зоркие глаза исследователя приняли выражение твердой решимости. Он сложил с себя все лишние предметы, и оставил только лесной нож и револьвер. И колеблющимися шагами он продолжал свой путь к востоку. Он шел, словно слепой. Механически спускался он по крутым откосам скал. Порой он падал, но быстро поднимался снова. Он шел все дальше и дальше по направлению к равнине, к медленно исчезавшему столбу дыма, шел, не обращая внимания на колючки, царапавшие его, и на диких кошек, разбегавшихся перед ним, так как он был отмеченный смертью человек.