Впереди послышался шорох. Хоманн замер. Шорох повторился. На бугре мелькнула тень, за ней – другая, третья.

Хоманн тяжело задышал.

– Геноссе! – позвал он хриплым шепотом.

Тени перестали двигаться, шорох оборвался. Потом послышался металлический щелчок – будто взвели курок.

Мозг перебежчика лихорадочно работал. Сейчас, если он ничего не предпримет, наступит конец. Русские разведчики, – а в том, что это именно они, Хоманн не сомневался – вот-вот прошьют его автоматной очередью или угостят ударом ножа. Неужели же придется погибнуть, когда цель так близка? Скорее сделать что-то такое, что остановило бы советских разведчиков! Но – что?

Всё решали секунды. И Хоманн вдруг запел «Интернационал». Он пел, торопясь и волнуясь, с трудом переводя дыхание, захлебываясь и нещадно фальшивя, так что мелодию едва можно было узнать.

Прошло с полминуты. Он оборвал пение, прислушался.

– Ком хер! – негромко сказали из-за бугра. И добавили: – Хенде хох!

– Яволь, яволь, – торопливо зашептал ефрейтор. – Их комме!

Он отбросил в сторону автомат, двинулся вперед. Вот и бугор. Теперь Хоманн видел тех, к кому полз. Их было трое, в пятнистых халатах. Перебежчик уперся грудью в землю и попытался поднять вверх руки с растопыренными пальцами. Люди в халатах метнулись к нему.

…Через час старший тройки разведчиков докладывал о перебежчике своему командиру.

– Говорите, окликнул вас? – переспросил офицер, делая запись в блокноте.

– Первым окликнул, товарищ старший лейтенант!

– И – «Интернационал»?

– Пел, товарищ старший лейтенант. Поет, а сам, чувствую, дрожит.

– Тут задрожишь, – офицер усмехнулся. Хоманна ввели в землянку. Остановившись у двери, он вскинул голову, изо всех сил стукнул каблуками.

– Не хватает только «Хайль Гитлер»! – пробурчал старший лейтенант. – Кто вы? – спросил он по-немецки.

Хоманн назвал себя, сообщил номер полка и дивизии, где проходил службу.

– Так, – лениво сказал офицер. – А зачем пожаловали?

У Хоманна дрогнули губы. Он как-то обмяк, ссутулился.

Офицер подумал, что слишком уж грубо задал вопрос.

– Садитесь, – сказал он.

Хоманн грузно опустился на табурет. Командир разведчиков перехватил его взгляд, брошенный на пачку папирос.

Встряхнув пачку, он протянул ее Хоманну. Перебежчик поблагодарил кивком, но папиросы не взял. Он полез в карман, извлек деревянный портсигар, достал сигарету и закурил.

– Так зачем все-таки пожаловали? – повторил вопрос офицер. – Воевать не хочется?

Хоманн выпрямился.

– Нет, – сказал он. – Я еще повоюю!

Офицер поглядел на него с любопытством.

– Я коммунист, господ… простите, товарищ оберлейтенант! – Хоманн сделал паузу и закончил: – И думаю, что пригожусь.

Офицер насторожился. Он знал, что агенты, которых гитлеровцы забрасывают в тыл советских войск под видом перебежчиков, иной раз снабжаются даже документами членов Коммунистической партии.

– Коммунист? – сказал он, недобро усмехнувшись. – И документ имеете?

Хоманн встал.

– Конечно, я понимаю и ваш тон и ваше недоверие, – тихо произнес он, не поднимая глаз от дымившейся в руке сигареты. – Все это понятно, тут ничего не поделаешь. Но я прошу: проводите меня к вашему начальнику. – Хоманн поглядел офицеру в глаза, нервно повел плечом. – К вашему самому большому начальнику. Я должен сообщить нечто важное.

– Хорошо, – кивнул офицер. – Хорошо, вы будете говорить с начальником. Но это завтра. А пока садитесь и пишите: кто вы, откуда, зачем перешли на сторону советских войск, и все, что еще найдете нужным. Вот бумага, ручка, чернила. Не торопитесь. Вам не будут мешать.

И он вышел.

Разведчик, доставивший Хоманна, остался у двери.

На следующее утро перебежчик был отконвоирован к начальнику отдела контрразведки дивизии.

Навстречу Хоманну из-за стола поднялся высокий худощавый майор.

– Вы хотите сделать нам заявление? Слушаю вас.

– Это займет полчаса, быть может, больше. – Хоманн вытащил портсигар, вопросительно взглянул на офицера.

– Можете курить, – разрешил майор.

Хоманн поблагодарил, раскрыл портсигар и пододвинул майору.

– Не курю.

– Я не об этом. – Хоманн коснулся крышки портсигара. – Она клееная. Два слоя, понимаете? А в середине – первая страничка моего партийного билета. Подпись Эрнста Тельмана.

Майор раскрыл перочинный нож, протянул немцу.

– Нет, – Хоманн покачал головой. – Сам я боюсь это сделать. Клеили каким-то особым составом, намертво. И очень давно – девять лет назад. Лучше, если отошлете специалистам. Можете даже в Москву.

– Почему в Москву?

– Мне кажется, после того как я сделаю свое заявление, вы отправите туда и меня.

Майор высыпал на стол содержимое портсигара, закрыл его, оглядел мельком и отодвинул в сторону. Хоманн аккуратно собрал сигареты и уложил в карман кителя.

– Ну, я слушаю вас, – сказал майор.

Я родом из Гамбурга. Вы, конечно, слышали об этом городе. Он расположен в низовьях Эльбы, в сотне километров от Северного моря. Отец работал в порту – возил грузы на автокаре. Умер, когда мне было лет тринадцать. Мать вторично вышла замуж. С этим я примириться не мог – отец вечно стоял перед глазами, и было дико, что его место занял другой. Словом, ушел. Скитался по стране, несколько лет провел в Руре, кормился временной работой на шахтах – там, как я думал, всегда можно подыскать какое-нибудь занятие. Но потом работы не стало. И снова скитания. Дважды побывал в трудовых лагерях. Отделался дешево – в общей сложности продержали там не больше года. И вот – вернулся в родные края.

С работой было плохо, но мне повезло – гамбургскому муниципалитету требовался рабочий по очистке канализационных труб. Взялся и тянул лямку до тридцать седьмого года. В том году распространился слух, что в Остбурге (это тоже на Эльбе, но немного выше по течению) нужны рабочие на военный завод. Подался туда. На заводе делал мины, артиллерийские снаряды. К тому времени я уже лет двенадцать был членом компартии. Как уцелел от провала и остался на свободе? По правде говоря, не знаю. Быть может, потому, что не лез вперед, никогда не выступал. Вероятно, в этом вся суть. Словом, так или иначе – но уцелел. Имел работу, которая прилично оплачивалась, имел комнату, почти не пил. Короче, мог обзавестись семьей. Но остался холостяком. И сейчас даже рад этому… Так вот, началась война. Вскоре на мое место поставили какого-то поляка из восточных рабочих, а меня мобилизовали. Года полтора провел во Франции, затем проделал с Роммелем почти весь его африканский поход, едва унес оттуда ноги. Последние полгода был на Восточном фронте. Дней двадцать назад командир роты похвалил меня перед строем за то, что я предотвратил пожар в продовольственном складе, возле которого нес службу. Было объявлено, что мне предоставляется отпуск для поездки в тыл.

Возможно, отпуском я бы и не воспользовался – ехать-то, собственно говоря, было не к кому. Но случилось нечто, побудившее меня изменить решение. Дня за три до этих событий пришло письмо от приятеля. Зовут его Макс Висбах. Мы вместе работали на военном заводе в Остбурге, Макс и по сей день там… Он ко мне неплохо относился – раз даже выручил, когда мастер, которому я чем-то не угодил, настрочил кляузу. О, Макс – сварщик высшей категории, с ним считается даже директор завода!

В письме Макса было только самое обычное: тот здоров, а тот заболел; погода такая-то; на заводе все по-старому. Но, читая, как говорится, между строк, я почувствовал, что Макс чем-то озабочен, встревожен. В конце он писал: «Вот бы удалось тебе вырваться сюда на недельку». И я подумал: быть может, с ним стряслась какая-нибудь беда, и он нуждается в помощи, совете? Почему бы и не съездить в Остбург?

И вот я в Остбурге. В первую ночь мы с Максом проговорили почти до рассвета – благо назавтра ему предстояло работать во второй смене. На следующий вечер, когда мы поужинали и задымили сигаретами, Макс пододвинулся ко мне и, понизив голос, сказал, что хочет посвятить меня в одно необыкновенное дельце.