- Думаю, что неприлично.
- Наши мнения по этому вопросу совпадают, - сообщил барон.
Это, кажется, был тот редкий случай, когда барон посчитал, что чье-то мнение, кроме его мнения, имеет право на существование.
- Виселица отменяется а стол для ужина, э-э-э... будет накрыт в Большом Зале, - напомнил барон.
- Благодарю от своего имени и имени моих друзей, - принял приглашение Максим.
- Вот и прекрасно. Как только мы прогоним этих полуголых и нахальных разбойников, э-э-э...умывайтесь, переодевайтесь и, милости прошу, ужинать...
Но до ужина было еще далеко. До ужина надо было еще дожить. И главное, этому ужину вряд ли вообще суждено было состояться, потому что силы обороняющихся были на исходе. Даже барон, который оказался человеком неукротимого духа, громадной силы и потрясающей выносливости, основательно устал, и движения его уже не были так ловки и стремительны, как в начале боя. Командир его небольшого войска ран Клемент был трижды ранен. Он сидел невдалеке от пролома в стене, и с тоской смотрел на не утихающий бой. Возле него с ранениями, не позволяющими им продолжать сражение, лежала, чуть ли не половина отряда. Многосторонний ран Ноэль оказался еще и лекарем. Он смазывал раны каким-то вонючим составом, перевязывал, поил раненых дружинников водой и старался поддерживать у них бодрость духа.
А кикиварды, у которых раненых и уставших все время подменяли свежие бойцы, наседали с прежней яростью. Опасались они, пожалуй, только всесокрушающей оглобли Максима.
Гарпогарий, который на правах командира сам в битву не ввязывался, а наблюдал за ее ходом и следил, чтобы уставших бойцов вовремя подменяли отдохнувшие, был уверен в близкой победе. Он уже видел, как будет рубить на куски заносчивого барона, как его воины поволокут из сокровищниц замка мешки с золотыми монетами. Он представлял себе как найдет подлого Клемента, осмелившегося поднять ногу на него, сотника Гарпогария, отвезет стражника в стойбище, сдерет с него позорные сапоги и будут бить его палкой по пяткам два раза в день: утром и вечером. Он думал о том, как передаст Убивающему Своих Врагов Единым Взглядом Серваторию, жалкого дракона Баха, и как Не Знающий Себе Равного в Мудрости похвалит его. И даст ему под начало не сотню кикивардов, а три сотни. Нет, пять сотен...
Натиск кикивардов ослабевал. Они уже не так лихо махали ножами, движения их стали медленными и, подчас, бессмысленными. Иногда кто-то из них вовсе останавливался и задумываясь о чем-то.
Один из нападавших отошел в сторону, присел, вынул из кармана оселок и начал точить свои ножи. Другой подошел к нему, остановился и стал смотреть. Потом подошел третий.
- Чего он делает? - спросил третий.
- Этот дурак точит свои ножи, - ответил второй. - Он не понимает, что ножи надо точить вечером или ночью, а днем ножи точить нельзя.
- Это почему? - сердито уставился на него точильщик.
- Это потому, что ночью нет солнца, - он показал пальцем на светило.
- Так я, по-твоему, дурак!? - вспылил точильщик. - Брахатата!
- Конечно дурак! Брахатата!
- От дурака слышу! - Точильщик отбросил нож, вскочил и ударил обидчика кулаком в подбородок. Тот упал, но тут же поднялся и схватил противника за горло. Упали оба. Их окружили и стали спорить, кто из противников победит. Давали советы, и одному, и другому. Потом кто-то из советчиков сказал другому советчику, что он думает о его ушах. Тот, не задумываясь, достал кулаком ухо первого советчика. А у первого советчика был друг, который обиделся за своего друга. И пошло...
На этот раз заклинание Агофена сработало именно так, как джинн его задумал: никаких лепестков роз... Может быть, опасаясь неудачи, он даже несколько перестарался в дозах.
На правом фланге шла драка, в которую постепенно включались все новые кикиварды. А на левом один из воинов бросил ножи и начал плясать, выкрикивая что-то понятное только ему одному. Глядя на него пустился в пляс еще один кикивард, за ним третий. Зазвучала песня. Здесь было весело.
Гарпогарий, как и положено сотнику, держался долго. Он смотрел то на танцующих, то на дерущихся и думал о том, что сейчас непременно надо что-то сделать. Но не мог вспомнить что?
- Ты меня уважаешь? - спросил он у проходящего мимо десятника.
- Я тебя уважаю, - доложил десятник. - А ты меня уважаешь?
- И я тебя уважаю, - сообщил Гарпогарий. - Но твой десяток должен сейчас наступать, - вспомнил он. - Надо захватить этот замок и разрушить его. Брахатата! Почему твой десяток не наступает?
- Почему?.. - десятник икнул и с отвращением посмотрел на замок. - Там стражники, - сообщил он. - Они нас не уважают. Они размахивают мечами и не дают нам пройти. Я их поэтому... - десятник снова икнул, - я их поэтому не уважаю. И не хочу я с ними никакого дела иметь. Брахатата! Плевать я на них хочу! - и он плюнул в сторону стражников.
Гарпогарий посмотрел на пролом в стене. Там не было ни одного кикиварда, но защитники замка по-прежнему стояли.
- И я на них плюю! - заявил Гарпогарий и тоже плюнул в сторону замка. - Они меня не уважают, а я на них плюю. Вот! Брахатата!
- Пойдем танцевать, - предложил десятник.
- Не могу, - отказался Гарпогарий. - Я сотник. Не Знающий Себе Равных в Мудрости завтра сделает меня тысячником. Меня все уважают, - он посмотрел в сторону пролома и увидел там Брамина-Стародубского. - А барон меня не уважает.
От того, что барон его не уважает, сотнику стало очень грустно. Он сел и заплакал. Крупные слезы стали орошать его широкую грудь.
- Почему барон меня не уважает? - жаловался Гарпогарий. - Я попросил его отдать мне пленников, а барон их не отдает. Брахатата! Никто меня не уважает. Генерал Гроссерпферд меня не уважает, барон меня не уважает, лошади меня не уважают. Великий и Могучий Вождь Серваторий, Съедающий Четырех Баранов тоже меня не уважает. Я даже не знаю, съедает он четырех баранов за один раз, или за четыре раза... Почему меня никто не уважает? Брахатата! - вопрошал он себя, но не мог ответить на свой вопрос. Поэтому безутешно рыдал. Лицо у Гарпогария стало мокрым от обильных слез, и волосатая грудь стала мокрой, кончики длинных черных усов тоже стали мокрыми, опустились и грустно повисли, как траурные флаги.
Обороняющиеся не могли понять, что происходит. Они по-прежнему стояли в проломе стены, сжимая мечи и прикрываясь щитами, хотя кикиварды, вроде бы, не обращали на них никакого внимания. Это настораживало.
- С места не сходить! - приказал барон. - Что-то они задумали? Надеются, что мы нарушим строй и тогда нападут... Унизительная хитрость, рассчитанная э-э-э... на глупцов. Не покидать строя! - повторил он свой приказ.
Максим тоже с удивлением смотрел на странное поведение кикивардов. Потом до него дошло.
- Ваша светлость, да они все косые! - воскликнул он.
- Я что-то не заметил косоглазия ни у одного из этих разбойников, - не понял его барон.
Максим не мог просто сказать барону, что кикиварды пьяны. В параллельном мире, не знали, что такое выпивка. Барон никогда не видел пьяных и не знал как они выглядят. Но надо было как-то объяснить...
- Ваша светлость, они все в драбадан и в дупель, лыка не вяжут! - сообщил очевидное Максим.
Барон опять не понял.
- Они... - Максим попытался подобрать подходящее слово, которое помогло бы барону понять сложившуюся ситуацию... - Они не в состоянии совершать разумные действия... - и, наконец, подобрал: - Они неадекватны!
- Я тоже это заметил, - согласился барон. - У них большие потери, они растеряны и деморализованы.
- Не понимаю, когда и как они сумели назюзюкаться? - сообщил Максим.
- Они и не зюкались, - услышали они у себя за спинами веселый голос.
Барон и Максим обернулись. Перед ними стояли Агофен и Эмилий. Чистенькие, свеженькие, совершенно не уставшие.
- Это я их назюзюкал - с удовольствием сообщил джинн. - И они перестали драться. Они даже забыли, зачем пришли сюда.
