– Надо сегодня! – Улучив минуту, Саша улыбается каторжнику, на секунду прикрывает глаза. – Не бойтесь, я везучая. Все будет в порядке.

Кузьмич тоже не может сдержать улыбки.

– Спасибо! – шепчет он.

– Меня Сашей зовут.

– Спасибо, Саша!

Зима прошла, и здесь, на юге России, солнце стало пригревать совсем по-весеннему. На дворе март, середина марта 1917 года.

Саша только что закончила работу и торопится покинуть тюрьму. Скорее на волю, на чистый воздух, пропитанный ароматами реки и пробуждающейся после зимней спячки степи! Работа завершена совсем – Саша не вернется сюда. Впрочем, это неточно. Конечно, она явится еще раз, но уже не будет робко стучать у двери, кланяться и улыбаться, демонстрируя унижение и покорность. Тюрьма доживает последние дни. И вообще близок конец всей этой рабской жизни!..

Сегодня утром она мчалась к тюрьме, что называется, на всех парусах – не терпелось скорее сообщить заключенным ошеломляющую весть. Но те бог знает откуда уже проведали, что в Петербурге революция и царя скинули.

Дробно стучат каблучки Сашиных туфель по каменному полу тюремного коридора. Позади громыхают сапожищи стражника. Этот тоже в курсе событий: весь день озадаченно чесал пятерней заросшую щеку и молча глядел, как арестанты собираются группами, тискают друг друга в объятиях. А потом один из них, осужденный на бессрочную каторгу молодой парень, вдруг сорвал пяток алых гвоздик, с поклоном протянул стражнику. Тот растерялся, цветы взял, и в тот же миг оранжерея задрожала от хохота.

Саша смотрела на эту сцену и кусала губы, чтобы не разреветься. У нее голова кружилась от счастья. Пусть подпольщики не довели до конца дело с побегом Кузьмича и его друзей. Все же главное было достигнуто: удалось подкормить ослабевших политических, укрепить в них веру в скорое освобождение.

Особой заботой Саши был Кузьмич. Удалось пронести для него несколько банок сгущенного молока, масло и даже шоколад. И болезнь стала отступать.

Утром тысячи горожан запрудили центральную площадь. Толпа густеет, с кожевенных и металлургических заводов, из порта и с ткацких фабрик спешат новые группы рабочих и моряков. Люди возбуждены, многие обнимаются, целуют друг друга, поют песни.

То и дело возникают ожесточенные короткие споры. Площадь все больше бурлит. Какие-то личности взбираются на ящики, на облучки экипажей, размахивают шляпами, кричат – призывают к «спокойствию и благоразумию», советуют «не устраивать беспорядков, анархии», избрать депутацию к городским властям, а самим разойтись по домам и ждать.

Толпа отвечает негодующими возгласами. Кое-где ораторов стаскивают с импровизированных трибун, передают с рук на руки – они плывут над морем голов и исчезают на краю площади.

Вспыхивает красный флаг. Он все выше, выше… Человек с флагом взбирается на плечи товарищей.

– К тюрьмам, – кричит он. – Все идем к тюрьмам! Освободим наших братьев, узников самодержавия!

Этот призыв подхватывают тысячи голосов.

Появляются еще флаги. Они движутся. Толпа устремляется за ними. На улицы выливается человеческая река.

Полицейских не видно, и люди ускоряют шаг. Это уже лавина, которую не остановить никакими силами.

Человек пятьсот окружили каторжную тюрьму, взламывают ворота.

Сашу оттеснили, она никак не может пробиться вперед.

И вдруг она видит Кузьмича! Его ведет по тюремному двору Гриша Ревзин. На ходу накидывает на Кузьмича свой пиджак, целует, обнимает.

Это он, Ревзин, первый из городских подпольщиков установил, в каких тюрьмах содержатся те, кого следовало выручить в первую очередь, отыскал след участника баррикадных боев 1905 года большевика Кузьмича. Он же был инициатором операции по спасению подпольщика, дважды пытался устроиться на работу в каторжную тюрьму и, лишь потерпев неудачу, порекомендовал направить туда Сашу.

…Кузьмич и его спутник медленно движутся к выходу из тюрьмы. Где-то Ревзин потерял свои очки. Без очков он беспомощен, то и дело оступается. Кузьмич берет его под руку, что-то говорит, видимо, смешное: Ревзин хохочет. Они оба смеются и плачут, нисколько не стыдясь слез.

Рванувшись, Саша оказывается возле них. Это сделано вовремя – Ревзин споткнулся, ступив на поваленные тюремные ворота. Он и Кузьмич упали бы, не поддержи их Саша.

К вечеру толпы горожан и члены боевых большевистских дружин вновь собрались на центральной площади. Появляются все новые и новые парни и девушки со связками желтых картонных папок – делами из городских тюрем. В центре площади их сложили в кучу и подожгли.

Вспыхнул смрадный костер. Пламя разрасталось. Люди бегали вокруг огня, поздравляли друг друга. Кто-то запел «Марсельезу». Мелодию подхватили сотни голосов. И летели в огонь все новые кипы тюремных бумаг, и портреты царя, и синие жандармские фуражки, и серые арестантские робы…

Председатель УЧК и Кузьмин усадили Сашу, выслушали ее рассказ о том, как вывозили ценности и документы ЧК. Попросив карту, Саша пометила место, где были зарыты документы и мешок с серебром.

– На всякий случай, – сказала она. – Мало ли что может случиться с любым из нас…

– Где вы расстались с Андреем Шагиным? – спросил председатель. – От него до сих пор нет вестей.

– В Киеве. Мы сдали портфель с ценностями, и Мартын Лацис поручил ему особое задание. Андрей уехал два дня спустя. Я его больше не видела.

– Он имеет здесь близких?

– Он одинок…

– А я и домой к тебе наведывался, – сказал Кузьмич. – Думал, коли вы отправились вместе…

– Мама! – встрепенулась Саша. – Что с ней?

– Жива-здорова, такая же красивая. – Внезапно Кузьмич остановился. – Так ты и дома еще не была?

– С пристани – сюда… А брат?

– Мама ничего о нем не знает…

Раскидала людей гражданская война! Где сейчас Михаил? Жив ли? В последний раз она видела брата в дни, когда чекисты готовились оставить город. Михаил, тоже коммунист, на минуту забежал домой. Там и перебросились десятком фраз.

– Тоже уйдешь? – спросила Саша. Михаил торопливо запихивал в сумку смену белья и бритвенный прибор:

– Не знаю. Приказ собраться в ревкоме.

Схватил самую большую свою драгоценность – именной маузер, которым был награжден за участие в разгроме крупной банды анархистов, поцеловал сестру и мать и исчез…

…Саша вздохнула, отрываясь от воспоминаний, поглядела на председателя. И рассказала, как нашли Григория Ревзина.

Кузьмич встал, заходил по комнате. Вот он подсел к столу, взял лист бумаги. Написав несколько фамилий, пододвинул лист председателю.

– Здесь все, кто работал раньше в аппарате, а теперь вернулся. Надо допросить их. Может, что и выяснится.

– Только без спешки, – сказал председатель. – А то ненароком спугнешь подлеца.

– Если в этой истории и впрямь замешан кто-нибудь из аппарата ЧК. – Кузьмич задумался, сложил бумагу, спрятал в карман. – Пока же у нас только ни на чем не основанные догадки.

– Хотел бы я, чтобы ты оказался прав, – вздохнул председатель. – Ох как хотел бы!

Саша попросила разрешения участвовать в расследовании.

– В расследовании – да, в допросах – нет, – сказал председатель. – Кстати, кто вас видел, кроме коменданта и часового? Я имею в виду сотрудников.

– Никто.

– Очень хорошо. Более того, это просто удача. – Председатель пересел поближе к Саше. – Я вот о чем думаю. Очень важно, чтобы разговоры с сотрудниками вело лицо… ну, нейтральное, что ли. Точнее, не участвовавшее в тех событиях.

– Вроде бы уточнение некоторых обстоятельств, и только, – вставил Кузьмич. – Тогда никто не насторожится, не встревожится, понимаешь?

– Послушать бы, что будут говорить, – сказала Саша. – Я же их всех хорошо знаю, почувствую, если кто сфальшивит.

– Это устроим, – сказал Кузьмич. – Будешь сидеть в соседней комнате, дверь в нее приоткроем, услышишь все до последнего слова. Годится?