Много лет назад, когда они вместе учились в колледже, Арнольд Каплан тоже был «от литературы». Арнольд Каплан не меньше других работал над тем, чтобы заговорить на бумаге собственным голосом и сказать этим голосом что-то важное. И сейчас в подвале его дома в Стэмфорде, штат Коннектикут, стояли на полу три наполненные старыми рукописями коробки: сборник стихов, роман и семь рассказов.

Причем их нельзя было назвать плохими. Это были вполне достойные вещи. Эти вещи любой прочитал бы с удовольствием. Почему тогда Арнольд Каплан не пустил в печать ни единого своего слова? В чем суть?

На работе его называли теперь старшим вице-президентом; денег он зарабатывал больше, чем мог мечтать в детстве, но цена этих денег состояла в том, что слишком много времени ему приходилось проводить вот так — разоряться на представительских расходах и делать вид, что слушаешь этих скучных, быстро стареющих трудяг типа Дэвенпорта.

— Но мне бы не хотелось, чтобы ты думал, что это некачественная книга, Арнольд, — продолжал Майкл. — В целом я ею доволен. Если бы я был недоволен, я не стал бы тебе ее показывать. Мне кажется, она очень… крепкая. Жене она тоже понравилась, а жена у меня строгий критик.

— Хорошо. И как у Люси дела?

— Нет, — сказал Майкл, нахмурившись. — Мы с Люси давно развелись. Я думал, ты об этом знаешь, Арнольд.

— Может, я знал, но просто забыл; такое иногда бывает. Значит, теперь у тебя другая жена.

— Да. Да, и она очень хорошая.

Ели они немного — на таких обедах особенно наедаться не принято, — и, когда официант унес их грязные тарелки, они оба замолчали, обмениваясь время от времени лишь вежливыми замечаниями.

— И как ты едешь в Бостон, Майк? Поездом или самолетом?

— Думаю, возьму напрокат машину, — сказал Майкл, — потому что по дороге хочу заехать к старым друзьям.

В прокате ему выдали большую желтую машину, которая шла по дороге с такой легкостью, что казалось, сама собой управляет, и по ходу этого неземного путешествия он быстро обнаружил себя в округе Патнем.

— Нет, мы одни дома, — сказала по телефону Пэт Нельсон, — и мы будем очень рады тебя видеть.

— Классная тачка, папаша, — сказал Том Нельсон, когда Майкл подкатил на желтой машине к дому и вылез. — Шикарные колеса. — И только после этого подошел, чтобы пожать руку.

Он постарел, глаза сузились, на лице проступили морщины, но, наверное, именно так он всегда и хотел выглядеть. Давно, когда ему еще не было тридцати, какой-то поклонник снял его на улице в хмурую погоду — на этой фотографии в его молодом лице странным образом проявились черты зрелого возраста, и Том увеличил ее и повесил на стене у себя в студии.

— Что это? — спросил его тогда Майкл. — Зачем выставлять напоказ собственные изображения?

И Том сказал только, что она ему нравится; нравится, что она там висит.

Пока они шли к дому, Майкл заметил, что Том приобрел еще один маскарадный костюм: настоящую армейскую летную куртку, какие делали только в начале сороковых. Теперь он, должно быть, прошелся уже по всем родам войск.

Когда Пэт вошла, улыбаясь, в гостиную и направилась к нему с распростертыми руками («Ах, Майкл!»), он подумал, что она поразительно хорошо выглядит — лучше даже, чем выглядела в молодости. Немного везения, денег и в первую очередь хороший скелет — и женщина вообще не стареет.

С первым виски в руках они удобно расселись по диванам и креслам, и разговор завязался сам собой. Дела у сыновей Нельсонов шли «прекрасно», хотя все четверо уже выросли и уехали из дому. Отец особенно гордился старшим; тот стал профессиональным джазовым барабанщиком («У этого проблем с профессией вообще не было»), двое других тоже занимались чем-то достойным; когда Майкл спросил, как поживает ровесник Лауры Тед, родители опустили глаза и, казалось, не знали, что сказать.

— У Теда, — начала Пэт, — были проблемы. Не мог найти себя. Но сейчас все вроде бы устаканилось.

— Ну да, у Лауры тоже был трудный период, — сказал Майкл. — Уоррингтон ей не понравился, на какое-то время ее совсем далеко занесло, но потом довольно быстро все пошло на лад, и в Биллингсе дела у нее идут прекрасно.

Том уставился на него с добродушным недоумением:

— Где у нее дела идут прекрасно? В Биллингсе?

По его интонации можно было догадаться, что он решил, будто Биллингс, наряду с «расчетами с поставщиками», «обработкой данных» или «отделом кадров», был одним из отделов в чистеньком, хорошо отлаженном офисе какой-нибудь фирмы, которая дала заблудшей девочке тихую гавань торговой работы[88].

— В Государственном университете Биллингса, штат Канзас, — объяснил ему Майкл. — Высшее учебное заведение, между прочим. Можно даже сказать, что это нечто вроде Гарварда или Йеля, только с прериями и странным запахом, который каждый день приносит со скотоводческой фермы. В этих ебенях я зарабатываю себе на жизнь.

— Ага, теперь понятно. А Лаура там учится, так я понимаю?

— Так, — сказал Майкл, и ему стало стыдно.

В этом доме ему совершенно не хотелось разыгрывать из себя изгнанного к черту соседа-неудачника.

— Мы теперь совсем не встречаемся с Люси, — сказала Пэт. — Даже известий никаких от нее не получаем. Ты не знаешь, как она? И что она делает в этом своем Кембридже?

— Ну, не думаю, что она обязательно должна что-то «делать», — ответил он. — Ей никогда не нужно было зарабатывать, сама понимаешь. И никогда не нужно будет.

— Нет, это я знаю, конечно, — сказала Пэт с нетерпением, как будто его замечание показалось ей хамским. — Но здесь она все время чем-то занималась. Годами. Я никогда не видела такой энергии и целеустремленности или такого упорства. В любом случае обещай, что передашь ей от нас огромный привет, если ее увидишь.

И Майкл обещал. Потом Пэт ушла на кухню «приглядеть за ужином», и они с Томом пошли в студию — побродить и пообщаться.

— Люси едва ли не все перепробовала, — сказал Том и поднял облаченные в летную куртку плечи, чтобы на ходу засунуть руки в карманы брюк, как сделал бы, вероятно, настоящий летчик, обсуждая не слишком удачный боевой вылет. — Я имею в виду все, что касается искусства. Кроме музыки и танцев, но там, как я понимаю, надо начинать, когда ты совсем молодой. Пыталась играть на сцене, пыталась писать, пыталась заниматься живописью. Отдавала этому всю себя, жутко старалась — только из-за этой ее живописи я оказался в несколько неловком положении.

— То есть как «в неловком положении»?

— Ну, потому что она попросила меня оценить ее работы и я ничего не смог о них сказать. По ходу дела я придумал, за что ее можно похвалить, но она на это не купилась. Было видно, как она разочарована, я чувствовал себя полным говном, но чем ей можно было помочь?.. И тогда я стал припоминать: если она не художник, то, может, и писательницы из нее не вышло? И актрисы тоже не получилось? И знаешь, Майк, может, это прозвучит жестко, но кругом дикое количество женщин, которые бросаются от одного к другому и пробуют, пробуют, пробуют. Мужики тоже такие попадаются, но у мужиков, похоже, больше возможностей в жизни, или они хотя бы не так серьезно к этому относятся. А женщин жаль до невозможности. И ведь они все в основном хорошие, живые, замечательные — вовсе не идиотки, — и они пытаются и пытаются, пока в голове у них все не перемешается или пока не устанут до такой степени, что готовы вообще все бросить. Иногда хочется обнять такую женщину и сказать: «Слушай, дорогая, да не усердствуй ты так! Зачем тебе это надо? Никто же не говорит, что ты обязана всем этим заниматься». Ладно, ну его на фиг; не совсем то, что я имел в виду, но что-то вроде.

— По-моему, ты отлично сказал.

Все трое, как на вечеринке, старались как можно быстрее расправиться с легким ужином: им хотелось вернуться обратно в гостиную, где у них будет бренди и кофе и еще полтора-два часа разговоров, — а Пэг Нельсон, очевидно, хотелось говорить только о Люси.