— Что ты читаешь? — спросила Сара.

— Да чушь всякую. В воскресном номере заказной панегирик про человека, которого я один раз видел, — он женат на моей старой знакомой. Теперь вот у него дикий успех на Бродвее.

— Этот, что ли… как его там… «Блюз в ночи»? Откуда ты его знаешь?

— Ну, это долгая история, детка. Ты заскучаешь, если я начну рассказывать.

Но он все равно рассказал, стараясь не особенно зацикливаться на своей долгой влюбленности в Диану и описав Пола так, что упоминать недавний обмен ударами не потребовалось; потом он попытался завершить историю уничижительным рассказом о том, как Билл Брок ездил в Филадельфию, но понял, что она уже его не слушает, потому что Билла Брока она никогда не видела и ничего про него не читала.

— Понятно, — сказала она, когда он закончил. — Ну то есть теперь я понимаю, как это все для тебя связано. Такое впечатление, правда, что пьеса какая-то желтоватая. Ну то есть с претензиями, «актуальная» и все прочее, но все равно отдает желтизной. В кино это называют эксплуатацией темы[75].

— Точно, — ответил он.

И ему было очень приятно, что она сама это сказала.

Как-то вечером приехав с работы, он обнаружил около гаража два новеньких велосипеда — сюрприз от Сары — и побежал в дом ее поблагодарить.

— Я подумала, что небольшая физическая нагрузка нам не помешает, — сказала она.

— Гениально! — сказал он. — Идея просто гениальная.

И он действительно так думал. Можно будет каждый вечер кататься по дорогам среди бесконечных прерий; он будет со всей силы жать на педали, изгоняя из организма скопившиеся на работе яды, хватая ртом свежий воздух. И когда они вернутся домой, чтобы принять душ и переодеться во все чистое и мягкое, ему будет так хорошо от притока свежей крови и успокоенных нервов, что больше одного-двух стаканов виски перед обедом ему, быть может, и не потребуется.

Но первая же велосипедная прогулка не принесла ни малейшего удовольствия. Сара унеслась от него как птица — откуда столько силы в этом хрупком теле и в этих тонких ножках? — тогда как все его силы уходили на то, чтобы не вилять и не съезжать с асфальта. Он, конечно, все еще мог отправить кого угодно в нокаут в гостиной Тома Нельсона, но ноги его уже никуда не годились; это было первое крайне неприятное открытие. Второе состояло в том, что легкие его тоже никуда не годились.

Он знал, что догнать ее можно, только если встать на педали и жать, опершись на руль, пока сердце не выскочит из груди, — и он жал, невзирая на жгучую боль в коленях и то и дело хватая разинутым ртом воздух; и хотя он почти ничего не видел из-за лившего на глаза пота, он почувствовал, как поравнялся с ее велосипедом и в конце концов обогнал его.

— Как дела? — крикнула она.

Потом ему пришлось снова пропустить ее вперед, поскольку не надо было быть тренером по легкой атлетике, чтобы понять: ему нужен отдых. Он дождался, когда велосипед остановится, присел около него на корточки и с силой опорожнил обе ноздри на дорогу; не сделай он этого, он кашлял бы до рвоты, чтобы восстановить дыхание.

Отдышавшись, он вгляделся в мерцающую даль и понял, что Сару ему уже никогда не догнать, так далеко она унеслась; потом он увидел, как она сделала широкий разворот и, оказавшись на другой стороне дороги, начала долгий путь домой. Поравнявшись с ним и пронесшись с ветерком мимо, она улыбнулась и махнула рукой, вероятно имея в виду, что не будет возражать, если он поедет домой прямо отсюда; он развернул велосипед и отправился вслед за ней, отставая по ходу дела все дальше и дальше. Теперь главная беда состояла в том, что он то и дело скатывался к самой кромке асфальта, изъеденной беспорядочными трещинами и усыпанной отколовшимися кусками, которые били по колесам и отдавали в позвоночник; при этом высокая желтая трава цеплялась за спицы, и ему приходилось вступать в отчаянную схватку с рулем, чтобы снова выехать на твердую дорогу.

Он увидел, как Сара поднялась и встала на педалях, чтобы быстро преодолеть небольшой подъем на ведущей к дому дорожке, а потом легко скатилась и исчезла в тени гаража; и он пообещал себе приберечь силы, чтобы выполнить финальный отрезок пути с той же уверенностью и легкостью; но как только он сам подъехал к подножию пригорка, стало ясно, что об этом не может быть и речи. Пришлось слезть с этого чертова велика и пешком завезти его в гараж, повесив голову и сжав зубы, чтобы, не дай бог, не обратиться к жене с вопросом типа: «Ну что, бля, ты тут самая молодая, да?»

Потом, отмокнув в душе и натянув чистую рубашку и брюки, он уселся в гостиной и, уставившись в стакан, сказал, что ничего с этими велосипедами не получится.

— На это я уже не способен, девочка, — объяснил он. — Не хватает меня на эту ерунду. Просто не могу.

— Ну слушай, это же только первый раз, — начала она, и он похолодел, настолько сильно эти слова и тон, каким они были сказаны, напомнили ему Мэри Фонтану, хотя, быть может, именно так пытаются утешить бессильных мужчин все славные девушки. — Я знаю, что все вернется, причем довольно быстро, — продолжала она. — В конце концов, тут все зависит от сноровки. Главное, тут не должно быть никакой борьбы, не надо ничего форсировать; просто попытайся расслабиться. Ну и в следующий раз я не стану так выделываться, не буду больше так далеко от тебя отрываться. Поезжу в твоем темпе, пока ты не привыкнешь, ладно?

Ладно. И как любой импотент, которого тронула бы доброта прекрасной, славной девушки, — пусть он и знал, что она и половины всего этого не понимает, и боялся, что ничего уже, наверное, не поправишь, — он согласился, что они продолжат свои ежедневные «велотренировки».

В Биллингсе преподаватели по нескольку раз в месяц устраивали вечеринки, и Дэвенпорты ходили почти на все, пока Майкл не начал жаловаться, что они ничем друг от друга не отличаются.

На стенах у большинства преподавателей красовались гигантские черно-белые фотографии старых кинозвезд — У. К. Филдса[76], Ширли Темпл[77], Кларка Гейбла, — потому что такие украшения считались теперь признаками кэмпа[78], кое у кого целая стена отводилась под американский флаг, повешенный вверх ногами в знак резкого и однозначного неприятия войны во Вьетнаме. В одном из таких домов Майкл наткнулся в поисках туалета на сатирический вербовочный плакат:

— Ну что за бред, а? — спросил он Сару по дороге домой. — С каких это пор ответственность за войну стали перекладывать у нас на солдат?

— Да уж, плакат не сильно удачный, — сказала она, — но вряд ли здесь имелось в виду то, что ты говоришь. Смысл, скорее, в том, что все связанное с войной плохо.

— Но тогда почему бы так и не сказать? Бог мой, ведь ребята, которые сейчас служат в армии, либо попали туда по призыву, либо потому, что другой работы было не найти. Солдаты — жертвы войны, это же ясно. — Потом, промолчав несколько миль, он добавил: — Наверное, все эти вечеринки были бы даже не такие противные, если бы не бесконечные разговоры о политике. Такое впечатление, что, если отнять у этих людей антивоенное движение, у них в жизни совсем ничего не останется. А может, я просто хочу сказать, что не возражал бы против этих вечеринок, если бы там можно было хотя бы как следует выпить. Вино, господи ты боже мой! Вино и вино. К тому же теплое, как моча.

И они без труда уклонялись от большинства этих сборищ, пока в один прекрасный день декан факультета английского языка не остановил Майкла в коридоре и не сообщил в полушутливом тоне, хлопнув его дружески по плечу, что неплохо бы Дэвенпортам как-нибудь устроить у себя вечеринку.