— Все равно не очень понимаю, — сказал Майкл. — Почему он не мог сказать тебе все это по телефону? Ну или письмо мог бы написать.

— Наверное, хотел со мной познакомиться, — ответил Билл. — Ну и нормально — я тоже хотел с ним встретиться. Я уже собирался уходить, а он вдруг говорит: «Билл, я надеюсь, вы не очень спешите. Я сказал Диане, что вы сегодня придете, и она обещала заглянуть». И тут — бах! — как по команде, распахивается дверь и входит Диана и все трое сыновей в придачу. Диана Мэйтленд. Бог мой! Не видел ее с пятьдесят четвертого года.

И Билл встал из-за стола, чтобы разыграть сцену.

— Вот примерно так она вошла, — сказал он, изображая, как она прислоняется к стене, стоит некоторое время в нерешительности, потом берет себя в руки и подается вперед. И надо сказать, — продолжал он, усевшись обратно, и на лице у него появилась та же улыбочка, с которой он обычно рассказывал о собственных неудачах, — все это действительно кое о чем мне напомнило. Потому что вот именно это мне в ней никогда и не нравилось. Вот эта ее неловкость. Помню, я часто думал: «Ну да, конечно, она красивая, конечно, милая, конечно, я ее люблю — ну или, по крайней мере, думаю, что люблю, — но почему она не может быть изящной, как другие девушки?»

На пару секунд Майклом овладело желание наклониться через стол и вылить все свое пиво Броку на голову. Ему хотелось посмотреть, как оно будет стекать по волосам на рубашку, хотелось увидеть потрясенное, полное недоумения лицо Брока; потом бы он встал и, положив на стол несколько долларов, сказал бы: «Мудак ты, Брок. Как был мудаком, так и остался». И это избавило бы его от Билла Брока на всю оставшуюся жизнь.

Но он вместо этого сдержался и, овладев собой, сказал:

— Мне она всегда казалась изящной.

— Ну да, только тебе никогда не приходилось с ней жить. Тебе никогда не приходилось… ладно, забей; хрен с ним. Ну его нахуй. Забудь. Ну так вот, — сказал Билл, откидываясь назад и с явным облегчением возвращаясь к тому, что произошло в Филадельфии. — Я чмокнул ее в щечку, мы присели, немного поболтали, все было очень приятно; потом я предложил пойти куда-нибудь выпить, но Диана сказала, что мальчики устали или что-то в этом роде, так что мы все вместе пошли вниз и попрощались уже на улице. Вот и все. Нет, вернулся я, в сущности, с хорошим чувством. Я рад, что отправил пьесу Морину, и рад был с ним познакомиться. Установил полезный деловой контакт и завел хорошего друга, мне так кажется.

«Ага, — подумал про себя Майкл, — ага. Ты ведь и жопу ему готов до блеска вылизать, правда ведь?»

Домой из «Белой лошади» он шел очень быстро: его распирало от гнева, и только на полдороге он понял, что ему нет больше нужды ненавидеть Брока за то, что тот жил когда-то с Дианой; и еще он понял, что ему больше никогда не придется тосковать по Диане Мэйтленд, отделенной от него немыслимыми расстояниями в пространстве и времени.

Сегодня он только потому и пошел выпить с Броком, что в первый раз за последние шесть недель остался дома один: все остальные вечера с ним была Сара; завтра она снова вернется, а Сара Гарви была девушкой такой же прекрасной, такой же интересной и такой же свежей, какой могла некогда стать для него Диана Мэйтленд.

Дома он обнаружил незаконченное резюме, которое он так и оставил в машинке, когда позвонил Брок, и просидел над ним до поздней ночи. Завтра он отдаст его Саре, она размножит его на школьном ксероксе, а он потом разошлет копии на адреса английских факультетов всех американских колледжей, какие только найдет в публичной библиотеке.

Многие годы он клялся, что преподаватель английского — последняя работа, на которую он согласится, но теперь он был к этому готов. И ему было все равно, в какую часть страны занесет его эта работа, потому что Сара сказала, что ей тоже все равно; работу школьного консультанта она, наверное, сможет найти где угодно, если появится в этом нужда, а если не появится, то и ладно. Им обоим важно было начать новую жизнь.

— Сара, — спросил он ее через несколько дней, когда они обедали в его любимом ресторане «Синяя мельница»[71], — я тебе рассказывал про Тома Нельсона из Кингсли? Который художник?

— Думаю, да. Это который еще и плотник?

— Нет, другой. Ничего общего между ними нет. Нельсон — совсем другая история. — После чего он довольно долго объяснял, что эта другая история собой представляет.

— Такое впечатление, что ты ему здорово завидуешь, — сказала она, когда он закончил.

— Пожалуй что да; наверное, я всегда ему завидовал. Мы довольно долго с ним не общались после одной неудачной поездки в Монреаль, я на него тогда дико разозлился, и мы с тех пор виделись только пару раз у него на вернисажах, — впрочем, туда я тоже ходил в надежде познакомиться с какой-нибудь девушкой. Но не суть — сегодня он мне ни с того ни с сего позвонил — скромный такой, милый — и пригласил к себе на вечеринку в пятницу. Такое впечатление, что он снова намерен дружить. Ну и я бы с удовольствием пошел, Сара, но только если ты согласишься поехать туда со мной.

— Не скажу, что это самое изысканное предложение из тех, что я в последнее время получаю, — сказала она, — но так и быть. Почему нет?

Когда они подъехали, у дома Нельсонов стояло совсем немного машин. Несколько мужчин, которые приехали пораньше, нервно расхаживали по гостиной — и пока не начали наливать, один только вид этой комнаты, с тысячами книг, устрашающе глядящих с полок, мог довести, на трезвую-то голову, до нервного срыва. Женщины, судя по всему, шли в большинстве своем на кухню, чтобы помочь Пэт или, точнее, сделать вид, что помогают, потому что Пэт всегда справлялась со всем сама; и Майкл с гордостью повел туда Сару знакомиться.

— Рада вас видеть, Сара, — сказала Пэт, и ей, похоже, действительно приятно было видеть, что у Майкла такая милая молодая девушка, но в глазах ее мелькнула и тень изумления, как будто Майклу было уже за пятьдесят, а вовсе не за сорок, и это ему не понравилось.

Когда он спросил, где Том, она не скрывала своего раздражения:

— Во дворе со своими игрушками — целый день уже играет. Сходи за ним, Майкл, скажи, что мама велела идти домой.

Двор был широкий и длинный, как и все в доме у Нельсонов, и первое, что Майкл заметил в дальнем его конце, была женская фигура: руки сложены на груди, волосы слегка развеваются на ветру; он направился к ней и через несколько секунд узнал Пегги Мэйтленд. Потом он заметил Тома Нельсона: тот сидел рядом на корточках, спиной к ней, и копался в куче грязи с напряженностью мальчишки, занятого игрой в шарики[72]. И только потом он разглядел третью фигуру: метрах в десяти-пятнадцати от Тома на боку, подперев рукой голову, лежал человек, одетый во все джинсовое, — это был Пол.

Все боевые расчеты на искусно созданном поле боя были мертвы. Все допустимые правилами боеприпасы полевая артиллерия уже использовала: два пластмассовых пистолета валялись, разряженные, на траве — пора было заключать мир и поминать павших.

Том Нельсон приветствовал Майкла вполне сердечно — сказал, что рад его видеть, но сразу же бросился объяснять, почти не сдерживая ликования, что только что провел самую прекрасную в своей жизни битву.

— С этим чуваком шутки плохи, — сказал он восхищенно. — Он знает, как прикрыть фланги. — Потом он сказал: — Подожди здесь, Пол, только ничего не трогай. Я схожу за фотоаппаратом, мы напустим немножко дыма и поснимаем.

И побежал к дому.

— Черт возьми, Пол, — сказал Майкл, когда Мэйтленд поднялся и протянул ему руку. — Я бы в жизни не подумал, что ты можешь здесь оказаться.

— Ну, все меняется, — сказал Мэйтленд. — Мы с Томом в последние пару лет очень сдружились. У нас же с ним теперь один галерист; так и познакомились.

— Вот как! Не знал, что у тебя теперь есть галерист, Пол. Это здорово. Поздравляю.