— И кстати говоря, — сказала Пегги, — я тоже беременна. Мы совсем недавно об этом узнали.

Люси сказала, что это замечательно; сказала, что очень рада; сказала, что она уверена, что рождение ребенка принесет им обоим огромную радость, и даже выразила надежду, что этот ребенок будет первым из многих других, потому что Пол и Пегги всегда казались ей идеальной парой для большой многодетной семьи.

Но пока она прислушивалась к собственному голосу, произносящему все эти слова, не решаясь отвести ото рта это гигантское печенье, она прекрасно понимала, что, как только она замолчит, в комнате воцарится молчание.

Так оно и оказалось. У нее получилось еще откусить печенье и сказать, жуя, «очень вкусно», но после этого тишину не нарушало уже ничего. Пегги не задала Люси ни одного вопроса — не спросила даже ни про Лауру, ни про Лигу студентов-художников, — а раз вопросов больше не было, то и разговор продолжаться не мог. Предавшись молчанию, они обе сосредоточились на одном: ждали, когда придет Пол.

«Ты никогда мне не нравилась, Пегги, — сказала про себя Люси. — Ты очень симпатичная, и я знаю, что все считают тебя сокровищем, только вот мне ты всегда казалась испорченной, самовлюбленной и грубой. Почему ты не повзрослела и не научилась быть доброй, как большинство других людей? Хотя бы внимательной к другим? Хотя бы вежливой?»

Но вот наконец за дверью послышался топот, и в дом вошел Пол.

— Привет, — сказал он, опуская на пол ящик с инструментами. — Рад тебя видеть, Люси.

Выглядел он устало — заниматься физической работой ради служения искусству было ему уже слегка не по возрасту, — и направился он прямиком к бару. Люси решила, что ей повезло, потому что, как только Мэйтленды повернулись к ней спиной, она смогла открыть сумочку и запихать туда это проклятое печенье.

Пол почти уже допил второй стакан, когда вспомнил, зачем приехала Люси.

— Ну так и что с этими картинами? — спросил он.

— Они у меня в машине.

— Помочь тебе принести?

— Нет, Пол, сиди, — сказала она. — Я сама принесу. Там их всего четыре.

Когда она внесла их в дом и стала расставлять в гостиной вдоль стены, она уже настроилась на разочарование. И в первую очередь она готова была пожалеть, что вообще приехала в этот дом.

— Ну что, славные работы, Люси, — сказал Пол через некоторое время. — Очень славные.

Мистер Сантос умел сказать это слово так, что оно наполняло тебя гордостью и надеждой, но Пол употреблял его совсем иначе. И, оторвавшись от картины, он ни разу даже не посмотрел на Люси.

— Я никогда не мог толком ничего оценить, я тебе говорил, — сказал он, — но в данном случае я, конечно же, вижу, сколько дала тебе Лига. Ты многому научилась.

Собраться и сложить картины получилось быстрее, чем расставить их для показа, и, направляясь к двери, она с легкостью подхватила их под мышку.

Пол поднялся, чтобы с ней попрощаться, и только в этот момент в первый раз посмотрел ей в глаза: его печальный взгляд по-дружески просил у нее прощения за то, что он не смог сказать большего.

— Не забывай нас, Люси, приезжай почаще, — сказал он, а Пегги не сказала ни слова.

Люси заехала домой, только чтобы принять душ и переодеться, потому что обещала быть в студии у Тома Нельсона задолго до того, как начнут собираться гости. Пока она причесывалась, ее охватила какая-то тихая радость, и она только потом поняла, в чем было дело: Чарли Рич будет все время о ней думать.

Том сидел и барабанил под запись Лестера Янга и был, казалось, полностью погружен в музыку, однако стоило ему увидеть Люси, как он моментально остановился, поднялся и выключил проигрыватель.

— Слушай, Том, — начала она, — хочу, чтобы ты кое-что мне пообещал. Если картины тебе не понравятся, ты так мне и скажи. Если сможешь объяснить, почему они тебе не нравятся, мне это будет полезно, — может быть, это чему-нибудь меня научит; но главное, чтобы ты сказал мне все это прямо. Давай без дураков, ладно?

— Ну, это уж само собой, — сказал Том. — Буду безжалостен. Буду зверски жесток. Только давай я для начала скажу, что выглядишь ты сегодня потрясающе.

И когда она благодарила его за комплимент, изобразить особую стеснительность у нее не получилось — она знала, что действительно хорошо выглядит. На ней было новое платье, причем такое, про которые говорят: «Ах, ты в нем совершенно преобразилась!» — прическа была точно какая надо, а желание услышать оценку собственных работ, вполне возможно, придавало выражению ее лица и глаз определенное сияние.

Она расставила все четыре картины вдоль стены рядом с барабанной установкой, и Том по очереди присел перед каждой из них, чтобы внимательно рассмотреть. Делал он это очень неспешно, и она начала уже подозревать: он просто тянет время, пытаясь сообразить, что можно сказать.

— Ну да, — проговорил он наконец и провел своей выразительной рукой вдоль изогнутой линии на картине, которую она считала своей лучшей. — Ну да, вот это очень симпатично сделано. Да и вообще вся эта часть симпатичная; и вот эта тоже. И еще вот здесь, на этой картине, очень удачная композиция. И цвета тоже удачные.

Потом он встал, и она знала, что, если у нее не будет вопросов, разговор на этом закончится.

— Ну да, Том, — сказала она, — я понимаю, что эти картины вряд ли тебя покорили, но можешь ты мне сказать, как ты в общем их оцениваешь? Не кажутся они тебе каким-то капустником в Дикси?

— Не кажутся ли они мне чем?

— Ну, это просто такое выражение. Я хотела спросить, не кажутся ли они тебе совсем уж любительскими?

Он отступил от нее и с видом одновременно раздраженным и сочувственным засунул обе руки в боковые карманы своей десантной куртки.

— Ну, Люси, — проговорил он, — что я могу сказать. Конечно, они любительские, дорогая, но это потому, что ты и сама любительница. Нельзя же требовать от человека профессиональной работы после нескольких месяцев в Лиге; в общем, никто от тебя этого и не ждет.

— Какие несколько месяцев, Том? — сказала она. — Я хожу туда уже почти три года.

— Можно мне глянуть? — крикнула с кухни Пэт Нельсон и тут же вошла в студию, вытирая руки о посудное полотенце.

Она глянула на картины, потом добросовестно, не торопясь рассмотрела каждую и в конечном счете сообщила Люси, что они впечатляют.

Но скоро уже должны были подъехать первые гости, так что Люси вынесла картины во двор, где стояла ее машина. Она положила все четыре поверх восьми остальных, а потом с силой захлопнула багажник и закрыла его на ключ — настолько решительно, что было понятно: в Лигу студентов-художников она больше не вернется.

Она долго стояла одна в тени громко шелестящих высоких деревьев, на манер Бланш Дюбуа прижимая к губам костяшки пальцев; только она не плакала. Впрочем, Бланш тоже никогда не плакала; это Стелла могла позволить себе «сладко» разрыдаться. У Бланш не было в этом нужды, потому что отчаяние было знакомо ей не понаслышке, и Люси чувствовала, что скоро тоже познакомится с ним вплотную.

Однако отчаянию придется подождать еще как минимум несколько часов, потому что у Нельсонов сегодня была вечеринка. Чип Хартли тоже, вероятно, приедет, но она давно уже научилась этого не бояться: они не раз встречались на этих вечеринках уже после того, как расстались, и с удовольствием друг с другом беседовали. Один или два раза — три на самом деле — она даже отправлялась в Риджфилд, чтобы переспать с ним. Они были «друзья».

И уже на подходе к дому, у самой кухонной двери, она передумала насчет Лиги. Она туда вернется — хотя бы для того, чтобы увидеть Чарли Рича. Вдруг он окажется гораздо старше, чем выглядит; и потом, каким бы предательским ни казалось слово «друзья», она знала, что скоро ей понадобятся все друзья, какие только найдутся.

В яркой от влаги кухне она стояла, как модель, положив одну руку на бедро, и спокойно приглаживала волосы другой. Ей было тридцать девять лет, и ни о чем в этом мире она ничего толком не знала и, наверное, никогда уже не узнает, но ей не нужен был ни Том Нельсон, ни кто-либо другой, чтобы знать: никогда еще она не выглядела так хорошо.