А кроме того, были еще вечеринки у Нельсонов. Поначалу Люси стеснялась ходить туда одна, но ей почти всегда было весело. За все эти годы она успела познакомиться с большинством гостей — новичков на этих сборищах всегда было немного, — и теперь она могла насчитать как минимум еще трех недавно разведенных женщин в этих изысканных и охваченных счастьем комнатах.

На одной из вечеринок она подняла глаза и обнаружила, что с другого конца студии ей улыбается дородный господин, и по тому, как он смотрел, было понятно, что он наблюдает за ней уже некоторое время. Это был один из завсегдатаев, университетский преподаватель, с которым они время от времени вели милые, ничего не значащие разговоры; раньше никакого особенного интереса он к ней не проявлял. И вдруг он заговорил с ней, скорее даже крикнул, да так бодро и громко, что его реплика заглушила все звучавшие рядом голоса:

— Ну что, Люси Дэвенпорт, уже нашла себе нового мужика?

Она, конечно, могла подойти и отвесить хорошую пощечину этой улыбающейся физиономии. Но она омертвела, чего с ней никогда в жизни не бывало, так что в итоге ей оставалось только найти, куда поставить стакан, взять пальто и уйти.

— Я уверена, он не хотел тебя обидеть, — говорила в дверях Пэт Нельсон, пытаясь убедить ее остаться. — Он милый; он бы сдох на месте, если бы узнал, как он тебя расстроил. Слушай, ну, может, он выпил лишнего… сама понимаешь. Сплошь и рядом такое бывает — на то они и вечеринки, верно?

И Люси согласилась побыть еще немного, но просидела все это время в уголке и почти ни с кем не разговаривала. Она чувствовала себя уязвленной.

В те времена ей крайне важно было навести полный порядок на кухне к тому моменту, когда Лаура возвращалась из школы. На безупречно чистую кухонную стойку выкладывался только что сделанный бутерброд с арахисовым маслом и джемом, рядом с тарелкой ставился стакан молока, и Люси, красиво одетая и причесанная, стояла в ожидании рядом, как будто вся ее жизнь была в полном распоряжении дочери.

— Круче всего, что они устроили из всего этого соревнование, — сказала Лаура, пережевывая бутерброд.

— Из чего, дорогая?

— Мама, ну я же тебе говорила. Делали из снега статуи Авраама Линкольна. Ну, знаешь, как в Мемориале, где он сидит?[42] И мы тоже такого сделали. Ну и все четвертые классы делали свою статую, получилось три штуки — и устроили соревнование, и наш класс победил, потому что наша статуя получилась лучше всех.

— Вот как! — сказала Люси. — Было, наверное, весело? А ты что именно делала?

— Помогала делать ноги и ступни.

— А лицо кто делал?

— У нас в классе есть двое мальчишек, у которых лица здорово получаются, — вот они и делали. Получилось очень круто.

— И что вам дали за победу? Приз какой-нибудь?

— Не, приза никакого не дали, но потом к нам в класс пришел директор, повесил над доской такой типа вымпел и сказал: «Поздравляю». — Лаура допила молоко и вытерла рот. — Мам, ничего, если я пойду к Аните?

— Иди, конечно. Только снова придется закутываться.

— Да знаю. Только, мам…

— Что?

— Идем со мной, ладно?

— Нет, я не пойду. Зачем?

Лаура явно оробела:

— Затем. Анита сказала, что ее мама говорит, что ты больше не обращаешь на нее внимания.

Они застали Нэнси Смит там, где ее, похоже, можно было застать всегда: она стояла за гладильной доской, а вокруг нее кренились стопки детской одежды и белья.

— Люси! — воскликнула она, оторвавшись от своей ритмичной работы. — Какая приятная неожиданность! Давно не виделись. Проходи и садись, если найдешь куда. Подожди секундочку, я выключу телевизор.

И когда девочки ушли в другую комнату, их матери уселись по разные стороны широкого стола.

— Мы ведь только раз или два виделись с тех пор, как вы с Майклом расстались, — сказала Нэнси. — Сколько уже прошло — шесть месяцев?

— Вроде пять.

По лицу Нэнси было понятно: она знает, что следующий вопрос может показаться неделикатным, но она его все равно задаст:

— Скучаешь по нему?

— Не больше, чем думала. Судя по всему, мы тогда приняли верное решение, и, знаешь, я с тех пор ни разу не пожалела.

— И он так и живет один в городе?

— Да вряд ли он так уж одинок; наверняка пожил уже с несколькими девушками. Но на выходные к нему ездит Лаура, и у них все замечательно. Он сводил ее в пару театров на Бродвее — особенно ей понравился «Музыкальный человек»[43], и они много еще чем занимаются. Ей с ним очень нравится.

— Что ж, это хорошо.

Они замолчали, и Люси стала думать, что разговор теперь может пойти в двух направлениях: либо Нэнси даст понять, что у нее в браке царят покой и счастье, либо отведет глаза в сторону и, то и дело запинаясь, расскажет, что тоже хочет попросить развода, но никак не наберется смелости.

Но Нэнси была далека от подобных мыслей.

— Завтра день рождения моего брата, — сказала она. — Моего брата Юджина. Он всегда страшно радовался, что родился в один день с Авраамом Линкольном[44], почему-то принимал это близко к сердцу. Наверное, лет в одиннадцать или в двенадцать он знал о Линкольне больше, чем любой учитель истории, и мог прочитать на память всю Геттисбергскую речь[45]. Однажды его попросили прочитать ее перед всей школой, на общем собрании, и я страшно боялась, что дети станут над ним смеяться, но боже мой, пока он говорил, в аудитории стояла гробовая тишина.

Я им гордилась, что уж тут говорить. Понимаешь, я была на год его старше, и я всю жизнь боялась, как бы к нему кто-нибудь не прицепился, как бы его не начали шпынять, хотя каждый раз оказывалось, что бояться было нечего. У Юджина никогда ни с кем не было проблем; люди почему-то сразу понимали, что он особенный. Знаешь, бывают такие дети. Такие яркие, такие необычные, что любой понимает, что их надо оставить в покое.

Ну и сразу после школы, в сорок четвертом, его забрали в армию, он проходил базовую подготовку и как-то мне сказал, что к стрельбе из винтовки он не годен. Так они это называли — «не годен». Нужно было пройти зачет, чтобы считаться обученным стрелком, понимаешь, и Юджин никак не мог набрать нужное количество очков на стрельбах. Он говорил, что все время щурится и моргает, когда нужно жать на курок, и в этом вся проблема. Перед самой отправкой в Европу он на три дня приезжал домой в увольнительную — помню, он так смешно выглядел в военной форме: рукава совсем короткие, ворот сзади топорщится, как будто форма не его, а чужая. Я спросила: «Ну так что, ты в итоге годен?» — а он отвечает: «Нет, но это ничего не меняет; в конце концов они нарисовали всем сколько нужно очков и признали всех годными».

Когда пополнение, в котором был Юджин, прибыло в Бельгию, Арденнская битва уже почти закончилась, так что их продержали в резерве несколько дней, а потом с передовой вернулись стрелковые роты и забрали их с собой; им всем нужно было отправляться на восток Франции, потому что там был какой-то Кольмарский мешок[46]. Никто из моих знакомых никогда и не слышал про этот Кольмарский мешок, а была и такая операция. Видишь, этот Кольмар защищала целая туча немцев, и кому-то нужно было их оттуда выбить.

И вот стрелковая рота, в которой был Юджин, двинулась через огромное перепаханное поле — у меня прямо картина перед глазами, как эти мальчишки тащатся с винтовками в руках, стараясь не выдать своего страха и держаться на десять ярдов друг от друга, потому что было такое правило, что нужно держаться на десять ярдов, — и Юджин наступил на фугас, и от него почти ничего не осталось. Через неделю ему исполнилось бы девятнадцать. Парень, который написал об этом моим родителям, сказал, что можно только благодарить Бога, что он не страдал, но я прочитала это письмо, наверное, раз двадцать, и я до сих пор этого не понимаю. За что благодарить-то?