Вскоре поблизости показался крестьянин. Услышав стон, который издал какой-то раненый рыцарь, крестьянин прикончил несчастного несколькими ударами молотка и принялся стаскивать с него штаны. Изидор незаметно проскользнул сзади, стиснул его рот своей ладонью и вонзил клинок ему в спину. Без единого вскрика крестьянин рухнул на груду мертвых тел.

Изидор Ланфан принялся стаскивать с него одежду. Вокруг было довольно много людей, но в темноте никто не обращал на них внимания: просто еще один живой, обкрадывающий мертвеца.

Изидор уселся на землю и стал спокойно дожидаться утра.

Когда над равниной занялась скудная заря, крестьяне поспешили удрать, но Ланфан остался: он хотел найти тело своего господина. Если щиток с гербом по-прежнему был на нем, Изидор намеревался отвезти его Франсуа де Вивре.

Начались опасные поиски. Изидор Ланфан рылся в груде трупов. Конечно, он ожидал увидеть следы проигранного сражения, но только не эту массовую бойню! Мало того: на место битвы вернулись несколько англичан — должно быть, в надежде отыскать какой-то ценный предмет, утраченный накануне. Заметив Изидора, иные угрожали ему оружием, но дальше угроз дело не шло: жалкий крестьянин явно не стоил того, чтобы пускаться за ним в погоню.

Внезапно Изидор ощутил приступ тошноты. Он стоял над телом своего господина… Он узнал его лишь по таржу, что висел у него на груди. Узнать Шарля де Вивре как-то иначе было невозможно: лицо убитого представляло собой отвратительное месиво из окровавленной плоти и грязи.

Преодолевая отвращение, Ланфан наклонился и снял щит с гербом Вивре, а затем ушел быстрым шагом, едва сдерживаясь, чтобы не пуститься бежать.

Мертвый рыцарь, лежавший поодаль, привлек его внимание. Смерть пощадила его черты. Пощадили его и мародеры — он не был обкраден. На нем по-прежнему оставались доспехи. Он смотрел в небо широко раскрытыми глазами, и неподвижное его лицо сохраняло удивленное выражение. Стрела вошла в шею, пронзив черную перевязь.

Изидор Ланфан взглянул на герб Вивре, который держал в руке, затем на красное пятно, проступившее на черной ткани, и вполголоса произнес:

— Красное и черное!

Над долиной Азенкура занималось холодное утро 26 октября. Дождь внезапно прекратился, словно, изо всех сил поспособствовав катастрофе, уже не видел смысла в том, чтобы продолжаться.

На смену мороси пришло светлое, не дающее тепла солнце. После многочасовых ливней все было насыщено влагой, к небу поднялись густые клубы тумана. Вороны, до сих пор сидевшие на земле, словно прибитые дождем, теперь сотнями закружили в воздухе, привлеченные трупными запахами. Каркая, они летали среди белесых столбов тумана. Трудно было представить себе более зловещую картину, она казалась живым воплощением ада.

Король Англии не стал задерживаться на поле боя. Он уже достаточно насладился своей победой и теперь хотел лишь одного: как можно скорее вернуться в Лондон, чтобы упиваться там восторгами подданных. Генрих отдал приказ войскам двигаться в сторону Кале, прихватив с собой нескольких знатных пленников, которых пощадили во время бойни. Но прежде, чем отправиться в путь, король велел привести к себе Адама Безотцовщину.

Адам поспешил явиться, неся на плече булаву, красную от крови Шарля де Вивре. Он испытывал невыразимый восторг, оказавшись, наконец, рядом с королем.

На круглом лице Генриха V появилась легкая улыбка.

— Вы останетесь здесь, отправитесь к бургундскому двору и будете жить там. Я хочу в точности знать, о чем думает герцог. Попытайтесь как-нибудь половчее прощупать его.

Адам поклонился.

— Что именно я передам ему от вас?

— Просто добрые слова. Будьте любезны, но ничего ему не обещайте.

Аудиенция была окончена. Чуть позже Адам наблюдал, как победившая армия уходит, оглашая окрестности воем труб. Сам он предпочел остаться на поле боя. Он должен был прийти в себя после потрясения, которое испытал от разговора с королем.

Адам раздумывал, какую одежду ему выбрать, чтобы можно было, по возможности не подвергая себя опасности, пересечь довольно большую часть Франции, и, в конце концов, предпочел ту же, что была на нем, когда он отправился в Англию: просто солдат без опознавательных знаков, вояка неизвестно какой армии.

Адам снял плащ, выдающий его принадлежность к английской королевской гвардии, — накидку с широкими руками, затканную леопардами и геральдическими лилиями, — и остался в простых латах. Одетый таким образом, он не вызывал ничьих притязаний и в то же время со своей булавой на плече заставлял задуматься, стоит ли с эдаким связываться…

Из раздумий его вывела какая-то суматоха. Место ушедшей английской армии заняли совсем другие люди. Бальи [39] из Эра и аббат из Рюисовиля — местные гражданские и религиозные власти — привели людей, чтобы все погибшие были погребены в соответствии с христианским обрядом.

Те, кто ночью мародерствовал и обирал тела рыцарей, теперь копали глубокую, общую для всех могилу. Все павшие при Азенкуре будут похоронены вместе, а затем место их упокоения засадят колючим терновником, чтобы никто отныне не топтал это место, где покоится столько знатных и высокородных дворян.

Бродя по равнине без всякой цели, Адам случайно наткнулся на тело Рено де Моллена. Но это открытие, являющее еще одно доказательство его триумфа, почему-то не принесло Адаму никакой радости. Напротив, рыцарь с единорогом заставил его вспомнить о Мелани… О Мелани, которая все-таки ускользнула от него! Когда-то он поклялся себе — и он сдержит слово! — что его первая женщина станет особой исключительной, ни на кого не похожей. Кто подошел бы лучше, чем единоутробная сестра?

Он ощутил отчаяние: никогда ему не найти такую! Внезапно грусть и одиночество сдавили его сердце. Среди этого усеянного мертвецами поля, среди мертвых рук и ног, торчащих из грязи, Адам Безотцовщина мечтал о любви.

Он отправился в путь не медля… Незадолго до полудня, приближаясь к Эдену, он вдруг услышал религиозные песнопения и за поворотом дороги увидел процессию.

Во главе ее шли монахи-доминиканцы, которых легко было узнать по белым рясам, черным плащам и кожаным поясам; капюшоны были надвинуты на глаза. Адам хотел было пройти мимо, поскольку питал непреодолимое отвращение ко всему, что касалось религии, но, присмотревшись получше, заметил в этом шествии солдат. Должно быть, предстояла смертная казнь. Адам решил поприсутствовать: возможно, это зрелище немного развлечет его и разгонит меланхолию.

Зевак собралось довольно много, и, чтобы добыть себе место в первом ряду, Адаму пришлось изрядно поработать локтями. Среди стражников он увидел человека с обнаженным торсом, закованного в цепи, рядом двое солдат волокли свинью, привязанную за лапы к шесту. Осужденный, молодой еще крестьянин, бородатый, со всклокоченными волосами, внезапно стал испускать отчаянные, душераздирающие крики:

— Выходи за меня замуж! Ради всего святого, выходи за меня замуж!

Ответом ему был дружный женский смех и похабные выкрики. Адам ничего не понимал. Он решил расспросить человека, стоявшего рядом.

Тот грубо расхохотался.

— Он приговорен инквизицией за то, что сожительствовал со своей свиньей. Теперь их сожгут вместе… Думаете, он найдет себе подружку?

— Но почему он просит, чтобы кто-то вышел за него замуж?

— Так принято у нас в Эдене: любой приговоренный к смерти может спасти себе жизнь, если какая-нибудь девственница согласится стать его женой… Гляди, а вот еще!

В самом деле, крестьянин со свиньей был не единственным, кому в этот день предстояло лишиться жизни. Сзади шла девушка. Ей не было и двадцати, и она поражала дикой красотой: черные глаза и волосы, сверкающие зубы, маленькая, гибкая фигурка и смуглая кожа, что казалось удивительным в этом северном краю.

Она никого не умоляла. Она гордо смотрела прямо перед собой, шепча никому не слышные молитвы. Справа и слева от нее два монаха произносили другие молитвы, полные таинственных слов, — вероятно, то была процедура изгнания дьявола. Хотя девушка была закована в цепи и в конце пути ее ждал костер, казалось, что это монахи боятся осужденную, а не наоборот.