А Викентий Павлович вышел на улицу, спросил у пробегавшего мимо рабочего:

— Что там горит, товарищ?

— Ломакинские склады! — ответил тот, с горечью поглядывая вперёд, на дымы, что пластались над городом.

— Что вы говорите! — сочувственно сказал Викентий Павлович.

Охваченные огнём со всех сторон, полыхали склады. Горело зерно. Ярким пламенем были охвачены кубы прессованного сена. Коробились в огне сапоги, тысячи пар сапог. Звонко лопалась и разлеталась в разные стороны черепица. Рушились и оседали к земле приземистые лабазы. Чёрный дым затягивал купола церкви Братского монастыря, стлался траурным покрывалом над улицами — и жирная, бархатистая копоть неслышно опадала к ногам напуганных людей.

…К утру от складов ничего не осталось, кроме выжженной земли, кучи золы да закопчённых полуразрушенных стен. В Киев из поездки в прифронтовую зону Фролов вернулся на следующий день после пожара на Ломакинских складах. Был поздний вечер. С вокзала он поехал прямо в гостиницу «Франсуа» — привести себя с дороги в порядок. А через час отравился на площадь Богдана Хмельницкого.

По широкой гулкой лестнице Фролов поднялся в свой кабинет и прочитал там сводку Особого отдела. Она была тревожной: появились банды в районах Новопетровцев, Вышгорода, Демидова, Горенок, Гостомеля. Они словно бы кольцом окружали Киев. Отряд Зеленого, имеющий две с половиной тысячи хорошо вооружённых бандитов, пулемёты и орудия, захватил Триполье и ряд прилегающих к нему волостей. Обострилась обстановка и в самом Киеве: участились перестрелки по ночам, убийства отдельных красноармейцев и советских работников, факты саботажа, диверсии…

Кончив читать сводку, Фролов позвонил дежурному, узнал, что Лацис ещё у себя, и отправился к нему.

Усталые глаза Мартина Яновича оживились при виде Фролова.

— Здравствуй. Садись. Рассказывай, — коротко попросил он.

Стараясь придерживаться только главного, Фролов доложил результаты поездки. Потом заговорил о том, что тревожило больше всего. Начал прямо с вывода, к которому пришёл:

— Видимо, в штабе армии засел крупный деникинский разведчик. Именно в штабе армии. И в солидной должности.

— На основании чего такие выводы?

— Понимаете. Мартин Янович, только две батареи тяжёлых орудий, которым за сутки до начала операции изменили дислокацию, не подверглись обстрелу. — Фролов замолчал, словно оставляя себе время ещё раз обдумать выводы, но Лацис нетерпеливо шевельнул рукой, и он продолжил: — Более того, были обстреляны те участки, на которых эти батареи должны были размещаться и координаты которых указывались в донесении, посланном в штаб.

— Утечка информации в пути возможна? — быстро спросил Лацис.

— Проверим, конечно. Но маловероятно. Скорее всего — штаб.

— Похоже, — нахмурился Лацис. — Значит, Ковалевский, в отличие от нас, имеет надёжный источник информации?.. Плохо! Очень плохо работаем! — И безо всякого перехода спросил: — Что с Кольцовым? Переправили?

— Эту новость я приберегал на конец разговора…

— Не слишком ли много новостей на один раз? — поскучнел лицом Лацис.

— На сей раз, Мартин Янович, похоже, хорошая… Как и намечали, в Очеретино мы вывели Кольцова на белогвардейскую цепочку, и все шло как по маслу. А потом… на поезд, в котором он ехал, напала какая-то банда, — стал обстоятельно рассказывать Фролов. — В стычке бандиты многих постреляли, и я, честно говоря, даже подумал, что Кольцов погиб… Но вот дня три назад допрашиваю пленного офицера, выясняю кое-что об окружении генерала Ковалевского и так далее, и этот офицер вдруг среди прочих из свиты Ковалевского называет и Кольцова. Да-да! Павла Андреевича Кольцова! Говорит, это новый адъютант командующего, совсем недавно назначен.

Лацис молчал. В его глазах, устремлённых на Фролова, в самой их глубине, вспыхивали и пригасали огоньки: он прикидывал вероятность происшедшего, и на смену надежде приходило сомнение, которое сменялось новой надеждой…

— Может, однофамилец?

Фролов пожал плечами:

— Я уж все передумал: однофамилец, провокация, проверка, ещё черт — дьявол знает что. Убеждаю себя, что этого не может быть, что это слишком хорошо, чтобы было правдой, а сам все больше и больше верю в хорошее… Хочу верить!

— Н-да, в это действительно трудно поверить, — тихо сказал Лацис. — А представляешь, если бы это оказалось правдой? — И тут же с сомнением добавил: — Но почему же в таком случае он до сих пор не вышел на связь, не дал как-то о себе знать?

— Это я как раз понимаю, — ответил Фролов. — Нашей ростовской эстафетой он не может воспользоваться. Теперь, если это правда, он только из Харькова даст о себе весть…

Послышался стук в дверь, и в кабинет торопливо вошли двое чекистов.

— Докладывайте! — попросил Лацис.

Вперёд выступил молоденький узкоплечий, с белесыми ресницами и такими же белесыми глазами, чекист, кашлянул в кулак:

— Обследовали все очень тщательно, Мартин Янович! Никаких признаков поджога помещений не обнаружили. Пожар начался с зерновых складов. Специалисты утверждают, что могло произойти самовозгорание зёрна. А уже с зерновых складов огонь перекинулся на другие помещения. — Было видно, что он пытается говорить солидно и обстоятельно.

— Все? — резко спросил Лацис.

— Пожалуй, все! — развёл руками чекист и поглядел на товарища, словно спрашивая, действительно ли он все сказал.

— Очень хорошо вы доложили, товарищ Сазонов, — недобро сказал Лацис. — Убедительно… Именно на такой вывод и рассчитывали наши враги. Раз самовозгорание, значит, виновных искать Чека не будет. Потому что — само… возгорание… Нет, дорогой вы мой товарищ Сазонов! Это не самовозгорание, а диверсия, направленная прямо в сердце Красной Армии. Склады подожжены, и, уже установлено, с помощью какого-то сильно действующего реактива, возможно, это был специально обработанный фосфор, который ничего не стоило пронести в склады.

Сазонов, стоявший с совершенно убитым видом, хотел что-то ещё сказать, но Лацис остановил его привычным движением руки:

— Я знаю, что вы скажете: предположение ещё не есть доказательство. Вы правы, это так. Но вот вам и доказательство. — Лацис поспешно подошёл к столу, взял лист, густо испещрённый буквами и цифрами, и отчеканил: — Зерно завезено совсем недавно. И по мнению специалистов — других, не тех, с которыми консультировались вы, — самовозгорания ещё быть не могло.

Сазонов с беспомощной растерянностью посмотрел на Лациса.

— Так мы… это… — забормотал он, то ли оправдываясь, то ли желая восполнить плохое впечатление от своей работы службистским рвением, — мы заново все осмотрим… дорасследуем…

— Не нужно. Не занимайтесь больше этим, — мягко сказал Лацис и снова тем же энергичным и нетерпеливым жестом остановил Сазонова. — Мне не следовало поручать вам это дело. Не обижайтесь, но у вас нет опыта… Идите!

Чекисты, осторожно ступая друг за другом, вышли. Фролов проводил их сочувственным взглядом.

Лацис же отвернулся к окну, где отливали древним нетленным золотом купола Софийского собора.

— Горят склады с зерном и продовольствием, — глухо, с затаённой болью произнёс он, — горят на наших глазах. На транспорте акты саботажа и диверсий. В городе полно петлюровцев и деникинцев. Неужели перед лицом всего этого мы окажемся бессильными?.. Зреет крупный заговор, это чувствуется по всему. А с кем нам всем этим заниматься? С Сазоновым?! — Затем Лацис — взгляд в взгляд — подошёл к Фролову, присел возле него, продолжил: — А у нас в аппарате почти все такие — либо совсем мальчишки, либо вчерашние рабочие. Ни опыта, ни знаний… Да, нужно бороться с врагом! Это очень важно! Но не упускать и воспитание. Необходимо из этих мальчишек, — он кивнул на дверь, за которой недавно скрылся Сазонов с товарищем, — воспитать настоящих чекистов! Иначе обанкротимся!

Фролов слушал молча, находя в каждом слове Лациса отзвук своих размышлений и тревог, и пытался обдумать, что же нужно сделать практически. Что — в первую очередь?